Затем Глэдис встала с места, расправив шаль точно крылья летучей мыши, и впилась взглядом в напарника разговорчивого детектива с тем элегантным омерзением, какому мы с вами, увы, не раз становились свидетелями.
— Я вас больше не люблю! — взвыла она. — Каату, каату, мака! — И вылетела вон из заведения Энди.
На мгновение сквозь распахнутые настежь двери донесся шорох дождя. А еще откуда-то налетел порыв ледяного ветра. Ветер был гораздо холоднее, чем воздух снаружи, но опять-таки никто из тех, кто находился в данный момент в кафе, давно не был снаружи, и уже успело стемнеть. Так что холод мог означать все что угодно. Это мог быть дождь или же…
— Ваше высочество! — закричал напарник. Он поспешно надел шляпу и стремглав выбежал из заведения.
— Господи, ну кто бы мог подумать, — сокрушенно произнес Энди. — Ну кто бы мог!
— Снежная Королева? — крикнула Андреа, причем так громко, что качнулся графин. — Эй, Снежная Королева, Снежная Королева!
Но дверь уже захлопнулась, и теперь все таращились сквозь дождь и рождественские картинки на окнах. Таращилась Андреа. Таращился Энди, все таращились, за исключением той пары, что препиралась в углу, — они так увлеклись выяснением отношений, с таким азартом продирались сквозь непролазные джунгли слов, что запомнили смутно лишь какую-то кричавшую женщину, которая потом выбежала вон. Повар тоже остался невозмутим. Куда больший интерес для него представляла карта мира, созданная им на сковороде. Сам повар пребывал в непростительном заблуждении, что на свете нет ничего, чего бы он еще не видел. Поэтому никто не увидел, как Глэдис обернулась к человеку в шляпе и провыла что-то такое неслышное, отчего тот застыл на месте, глядя на нее.
— И что вы скажете? — спросил Энди, ставя на стойку кофе.
— Что все в мире, — сказала Андреа, — все, о чем нам рассказывали, все, чему нас учили, все не так.
Наверное, именно поэтому Майк таращился в окно пристальнее остальных. Ничего хорошего в том, когда мир говорит вам, что все в нем не так, как вас учили, если только вам не десять лет, и проблема в том, что взрослые только тем и занимаются, что притворяются, будто все в порядке. Майк пристальнее других наблюдал, как Глэдис вновь подняла шаль и сделала то, чего до нее никто не делал.
Нет, дождь здесь ни при чем. Вино тоже ни при чем. Как и окно с рождественскими рисунками, которые ничего не загораживали. Глэдис взвыла, и из складок ее шали появилось нечто в виде спирали. Спираль состояла из хлопьев или по крайней мере чего-то, похожего на хлопья, на вид белые и серые в тусклом вечернем свете. Спираль становилась все шире и шире, пока наконец не достигла напарника детектива и моментально не накрыла его снежным — наверное, все-таки это был снег, — покрывалом. Было видно, что ему больно. Он оказался весь покрыт снегом и не мог сдвинуться с места. Затем Снежная Королева сделала шаг назад и исчезла — по крайней мере из окна.
— Бред какой-то, — пробормотал Энди. — Что там творится перед входом в мое заведение?
Оказалось, что детектив стоит, прижавшись спиной к самой дальней стене.
— Это был Ледяной Кокон, — сказал он. — Вот уж никогда бы не подумал, что увижу такое собственными глазами.
Никто не обратил внимания, что Майк успел выскользнуть за дверь, хотя Андреа не спускала с мальчишки глаз и потому, увидев то, что увидела, поспешила все списать на выпитое вино. Она не могла сдвинуться с места, эта самая подвыпившая женщина. Вообще все участники истории были печальны. Давайте так и скажем: все до единого здесь потеряли ребенка, эту ношу, которая дается многим персонажам, пока они шагают по небольшому клочку бумаги, облагороженные весом литературного горя. Своего рода бесплатный удар ниже пояса, вот что это такое. Когда Энди сообщили про машину, как ее не просто занесло на льду, а как она перевернулась, так что вся ее начинка — ремни безопасности, сиденье и даже зимняя резина — оказалась не в состоянии спасти жизнь его сына, он подобно боксеру рухнул на ковер, и выл, и катался по полу, пока друзья вновь не подняли его на ноги. Какие, однако, хорошие друзья. А ребенок Андреа умер в детской кроватке, просто взял и умер, что тут еще скажешь. А братик Майка умер потому, что скатился по ступенькам лестницы, только это мягко сказано, что скатился, а «скорая» холодной-прехолодной ночью опоздала, и с тех пор его отец почти всегда молчит и не открывает почту. Препирающейся парочке никогда не увидеть своих детей, а заледеневший напарник детектива на тротуаре до сих пор как наяву слышал булькающий предсмертный кашель дочурки, когда та металась, словно пытаясь вырваться из рук рыдающей матери, а когда все было кончено, ее мать убежала из дома. Лишь повар не догадывался, что в этот момент его подружка заходится криком после того, что ей сообщили в холодных, белых стенах больницы, а детектив застегивал пальто и все еще думал о себе как об отце юной фигуристки, у которой не слишком хорошо получаются простейшие элементы. Она спотыкалась на льду и больно ударяла щиколотки, отчего по щекам у нее катились слезы. И все это время она представляла себе, как выписывает идеальные восьмерки, все эти повороты и пируэты, и детектив встал, расплатился за вафли, застегнул пальто, перед тем как выйти на улицу, и тоже представил себе эту картину. Все люди в кафе застыли, потому что судьба обошлась с ними так жестоко. У них в синяках были не только щиколотки, но и ступни, а во рту остался вкус каждого кусочка скверной пищи, да и в ушах тоже было мерзкое «послевкусие». Песни, которые они слышали, все это время резали их сердца как по живому. Какой-нибудь радиостанции достаточно было проиграть одну из старых песен, ту самую, в припеве которой поется «да-да, любовь моя, да-да», как все присутствующие в кафе моментально расплакались бы. Им казалось, они больше не в состоянии любить, а в состоянии лишь пить, наливать кофе и выгонять людей под дождь. Они жили, оледенев душой, словно в Ледяном Коконе. Так что, наверное, был некий смысл в том, что дети так рано покинули их, чтобы они поняли, о чем я говорю. Впрочем, что мне вам говорить, вы и сами все знаете. Но разве не могли они что-то вернуть назад — не одно, так другое? Любовь — можем ли мы научиться ей вновь, а если да, то когда же настанет то время? А если настанет, то пусть в этот день льет дождь. Интересно, чувствуем ли мы, как нечто такое настало, нечто такое, что изменит нас? Именно такие мысли роились в голове у подвыпившей женщины по имени Андреа, а кроме них — мысли про очередной коктейль, когда она увидела, что замерзшая фигура напарника детектива повалилась на тротуар, а мимо по улице пронеслась фигурка Майка. Интересно, когда же нам становится понятно, что мир, подобно этой кафешке, открыт двадцать четыре часа в сутки?