— Ты поймешь роман, когда он будет опубликован! — прокричал я в трубку. — Тогда ты сможешь перечитывать непонятные места до тех пор, пока до тебя не дойдет их смысл!
Я бросил трубку и увидел, что Адам смотрит на меня и улыбается.
— Ш-ш-ш, — произнес он. — Я с того края пустыря слышал твои крики. Не иначе, как женщина.
Я посмотрел на него. Если не считать кроссовок, он был гол, как в тот день, когда впервые появился на свет.
— Угадал, — ответил я.
— Такое случается сплошь и рядом, — заметил он, глядя из окна. — Везде, куда ни кинь. Вечно эти бабы жалуются на что-то, вечно они чем-то недовольны, только и делают, что тянут из нас деньги. Стоит ли удивляться, что после этого кто-то взрывает здания.
— Я не намерен взрывать здания, — ответил я и потянулся к нему. — По-моему, взрывать здания просто глупо.
На сей раз я позволил ему обнять меня, хотя в романе такой сцены нет. Но вы об этом, конечно, догадываетесь, потому что там нет никакого Адама или Томаса. Там нет грустного описания заката, нет строчек о том, как постепенно в комнате становилось темно, так что к тому времени, когда мы с ним закончили, нам пришлось в темноте на полу нащупывать его вещи.
— Снова пойдешь проверять камеру? — спросил я.
— Да, надо, — ответил он, выглядывая в окошко на еле различимый в сумерках пустырь. После чего ему в голову пришла идея получше, и он включил телевизор рядом с той стороной кровати, на которой спала Нора. Белые дети доставали из коробки огромную мягкую игрушку. — Ничего, — произнес он. — Иначе бы наверняка прервали программу. Если бы очередное здание взлетело в воздух, вряд ли по телику стали бы показывать, как дети открывают подарки. Оставить или выключить?
— Что?
— Телик. Оставить или выключить? Мне надо упаковать камеру. Увидимся завтра.
— Что?
— Приеду сюда завтра утром. Говорят, ночью вряд ли что произойдет.
— В принципе ты мог бы и остаться, — ответил я. — Вдруг что-то произойдет, когда ты будешь в пути?
Адам набросил на себя рубашку.
— Значит, тебе понравилось, признайся, Майк? Я приеду сюда завтра утром, и мы с тобой займемся этим еще разок. А камеру я оставлю включенной.
— В принципе ты мог бы и остаться, — повторил я.
— Нет, — ответил он. — Ни к чему. Да и тебе советую ехать домой. Вдруг хозяева вернутся и застанут здесь бритоголового сопляка.
Я потянулся, чтобы налить себе еще вина, но оказалось, что Адам его уже выпил, не иначе, пока я дремал, потому что рядом с кроватью стояла пустая бутылка — идеальный символ происходящего.
— Между прочим, этот дом принадлежит мне.
— Говори-говори. — Адам застегивал молнию на брюках. — Подозреваю, что в этой кровати спят какие-то пожилые люди, их фотографии развешены по всему дому. Так что не пытайся уверить меня, будто ты хозяин старинных часов, Майк, или бутылок вина, которое ты тут пьешь.
— Можно подумать, ты ничего не выпил, — сказал я. Аудитория в студии рассмеялась какой-то реплике героев телесериала. Очередная символичная деталь, которую я непременно использую, если мне захочется расцветить роман ссылками на поп-культуру.
— Ты вроде меня — тебе тоже хочется кем-то стать. Ты, как и я, знаешь толк в возможностях. Вся разница в том, что я могу объяснить, если кто-то меня спросит. Людям в принципе все равно, что я делаю на их пустыре со своей камерой.
— А вот мне нет, — сказал я. — Мне не все равно, на чьем ты пустыре, моем или чьем-то еще. Я пишу романы. У меня потрясающий вид. Я не хочу вместо него видеть твой зад.
— Не хочешь? Еще как хочешь, — возразил он и вышел из комнаты, громко хлопнув дверью. Я же остался лежать до самого конца этого эпизода.
Ночь выдалась просто кошмарная. Вокруг меня, словно обезумевшая толпа, словно сборище плакальщиков, завывал ветер — не иначе как оплакивая измельчавшее состояние американской литературы до моего в нее прибытия. Я попытался читать кое-что из книг, которые захватил с собой в качестве духовной пищи, пока я буду пребывать в гордом одиночестве. Однако признаюсь, мне никогда не удается сосредоточиться на чтении, если рядом работает телевизор, или когда я ну очень пьян и некоторые личности не отвечают на телефонные звонки, даже на тридцать второй раз. Утром я решил, что позволю себе такую роскошь, как выходной день от работы за письменным столом, — требовалось получше осмыслить черновой вариант романа. Я как раз откупоривал бутылку вина, когда заметил, что нечто загораживает мне потрясающий вид на город, в котором я вырос. Вырос я в тяжелой, давящей семейной обстановке, откуда позже переселился в кампус, где в принципе мне тоже были не слишком рады, поэтому вскоре я вернулся в Сан-Франциско и почувствовал себя рожденным заново, когда расстался со всеми своими старыми дурными привычками.