— Разумеется, не только в нем, — поддакнул Хэнк.
Женщина вздохнула. Шутки насчет печенья иссякли, и теперь она смотрела в сторону конюшни, где, каждая в своем отдельном стойле, жили лошади.
— Все это очень печально, — призналась женщина, — а еще печальнее, что я говорю об этом в парке и причем с совершенно незнакомым человеком.
— Значит, ты меня не помнишь, — сокрушенно вздохнул Хэнк. — Я Хэнк Хейрайд.
— Хэнк Хейрайд? — переспросила женщина. — Это твое настоящее имя? Уж больно странно оно звучит.
— Мое собственное, — ответил Хэнк. — Мы с тобой вместе учились в одной школе. Ты — Эдди Тархьюн.
— Учились в одной школе? — в очередной раз переспросила женщина.
— Ну да, вспоминай. Сороки, вперед! — подсказал Хэнк. — Ты еще была в классе у мисс Уайли.
— Хэнк Хейрайд? — повторила женщина по имени Эдди. На мгновение она подняла глаза, словно Хэнк по-прежнему загораживал ей солнце. — Хэнк Хейрайд? Быть того не может!
— Очень даже может. Я еще был всю дорогу тайно влюблен в тебя.
— В классе мисс Уайли? — спросила Эдди. — Той самой, что читала нам рассказы про рыцарей и все такое прочее? Помнится, она обожала старые стихотворения про любовь.
— Тогда ты даже не замечала моего существования, — пожаловался Хэнк.
— Ну, в этом нет ничего удивительного, — ответила Эдди. — И чем я занималась в классе все то время, пока ты был в меня тайно влюблен?
Хэнк тоже посмотрел на лошадей. На мгновение его взгляд задержался на птице, и та рухнула на забор, после чего упала на землю, мертвая и неуклюжая.
— Я дергал тебя за волосы. У тебя еще была ручка, такая красная с золотыми буквами вдоль одной стороны, если не ошибаюсь, название какой-то компании. Колпачок у нее был странной формы, словно край пирса. Если хочешь, я могу нарисовать его для тебя по памяти. У тебя была привычка ее жевать, после чего ты проводила ею по волосам, и тогда твои волосы накручивались на ручку, словно струи водопада.
— Скажи мне, — произнесла Эдди, — скажи мне, что ты не любил меня после этого и не преследовал меня по пятам, что ты попал сюда совершенно случайно.
— Нет, нет и еще раз нет, — заверил ее Хэнк. — Я просто смотрел на тебя и думал о той песне, в которой говорится, что дело не в улыбке и не в прическе, хотя, наверное, в них-то все и дело.
— Знаешь, мне как-то не по себе, — заметила Эдди. — Признайся честно, ты после школы выслеживал меня?
— Нет, боже упаси! — поспешил успокоить ее Хэнк. — Да и песня с тех пор мне разонравилась. Она ужасно дурацкая, эта песня, а потом я окончил школу и…
— И что?
— То, — ответил Хэнк, — что я узнал. Оказывается, есть и другие виды любви. Можно сказать, что моя жизнь была не подарок. Но я пришел сюда в парк вовсе не за тем, чтобы найти здесь тебя. Я сюда какое-то время не приходил, потому что меня здесь избили и даже пырнули ножом.
— О господи! — ахнула Эдди. — На вид ничего такого не скажешь. У тебя очень даже цветущий вид. Надеюсь, ты не умер?
Хэнк решил, что сказать правду еще не настал момент. Собственно, такого момента никогда не бывает, особенно если вы кого-то встретили и тотчас оглушили этого человека своим самым огромным секретом как раз тогда, когда человек этот пытается радоваться жизни. Вполне естественно, возникает желание спрятать худшие стороны своей натуры в тени, и при этом вы хотите, чтобы солнечный свет пролился на наши черты характера подобно струящимся золотистым волосам.
— Надеюсь, что нет, — ответил Хэнк. — Похоже, ты вернула меня к жизни.
И здесь мы снова устроим небольшой перерыв, потому что события, которые последовали, описать невозможно. А если возможно, то вкратце. Короче, Эдди поделилась с ним печеньем, но это не то описание, которое я имею в виду. Куда ближе к истине будет сказать, что у нас с женой был когда-то автомобиль. Тогда мы еще не были женаты и как раз перебрались на жительство в Нью-Йорк и ехали куда-то, чтобы снять недорогое жилье с недорогой мебелью. Почему-то мы с женой оба молчали, без каких-либо видимых причин, а мимо нас, то и дело подскакивая в окне, проносился пейзаж — плоский, ничем не примечательный, если не считать указателей, подсказывающих, где делать поворот. Мы ехали молча, молча, молча, молча, и лишь мотор урчал, пока мы приближались к недорогому дивану, который был нам по средствам, или же торшерам, и неожиданно моя жена нарушила молчание и что-то произнесла.
— Печенье, — промолвила она.
К чему она это сказала? Впрочем, какая разница. Зато весь оставшийся путь мы с ней хохотали, потому что фишка всей этой истории отнюдь не в печенье. Все дело в любви. Моя жена может съесть все печенье на свете, и это никоим образом не изменит моей любви. Даже если бы она и вправду съела все печенье, я бы подержал ей голову, пока ее будет рвать, потому что это тоже любовь, некая ее часть. Вот почему не важно, дала Эдди Хэнку печенье или нет. Печенье — не самое главное. Нет, главное — не печенье, и даже не пончик, одиноко томящийся под пластиковой крышкой, и не лошади на лугу, и не мед в медвежонке, и не вместительный мешок, который будет застегнут на молнию, когда наш день в парке подойдет к концу. Реален лишь смех, который наполняет собой автомобиль, когда вы катите куда-то через всю страну, направляясь в нужное вам место, и вместе с вами в вашей машине едет любовь. Так что дело не в самих вещах, а в том, как они происходят, и Эдди и Хэнк друг в друга влюбились. Вполне естественно, они пошли в ресторан, вполне естественно, они легли в постель, и под конец вечера им было уютно вместе. Эдди поднялась с кровати — она даже не стала при этом заворачиваться в простыню, — чтобы принести стакан воды. Ей хотелось пить, но куда главнее было ее тело, которого она ничуть не стеснялась. Эдди застыла в дверях ванной, и они вновь посмотрели друг на друга.