— И что же, отныне мне называть вас моей наречённой? — продолжил кошкожаб тихим, обречённым голосом. И куда только прежнее высокомерие закатиться успело?
— Не знаю… наверное.
— Даже мой отец не пожелал бы мне подобной участи…
— Муа пардон? — я резко повернулась к страдальцу.
Сидит себе, сгорбившись, руки на колени возложив да в замок сцепив, голова горестно понурена, чело смурное, печальное. Закручинился, бедолага, весь масштаб свалившейся на него великой чести осознав. Это вам не случайную девчонку шпынять.
— То есть, по-вашему, стать сочетаемым адары — это просто ужас ужасный, хаос всех степеней?
— Что с вашей речью, адара?
— А что с ней?
— Можно подумать, вас на заднем дворе растили, словно сорняк.
— Может, и на заднем, — я откинулась на спинку дивана, заложила ногу на ногу и скрестила руки на груди.
Моя поза породила всплеск культурного шока. Филипп сразу выпрямился, перестав изображать мученика, и неодобрительно уставился на меня.
— Всея Отец…
— Что? — с вызовом бросила я. — Не нравится — не женитесь, вас никто не заставляет.
— Сочетание — не то же самое, что освящённый в храме брачный союз.
— Тем более.
— Если мужчину избирают сочетаемым адары, отказаться он не может.
Надо, наверное, объяснить, что за сочетаемого его приняла Алишан, а на меня озарений, что вот это вот ОН, не снисходит, бабочки нигде не порхают, сердце бьётся в обычном ритме и приступов внезапного сексуального желания не наблюдается. Пусть успокоится и живёт себе дальше.
Где-нибудь отдельно от меня.
— Вся жизнь избранного меняется в одночасье и возврата к прежней нет. Больше он не принадлежит себе, он более несвободен, но становится зависим от доброй воли адары, — с патетичным надрывом вещал Филипп.
— А когда замужняя женщина становится несвободной и зависимой от воли супруга, то всё норм, да? — не удержалась я. — Бабье дело маленькое, рожать и терпеть, так? Но ежели подобная оказия с мужиком приключится, то всё, сразу вой на болотах, ущемили бедненького, злые фем… женщины его притесняют.
Над ухом что-то тренькнуло.
Раз-другой, будто кто-то неумело пощипывал струнный инструмент.
— Пред брачным алтарём женщина даёт клятву подчиняться и покоряться мужу, но муж жене подобного не обещает. В сочетании же мужчина независимо от его воли становится подчинённым адаре, должным принимать… то, что принимают сочетаемые, — Филипп неопределённо взмахнул рукой, будучи, вероятно, и сам не в курсе, что конкретно входит в этот загадочный процесс. — Пред брачным алтарём мужчина берёт в жёны одну женщину, сочетаемый у адары может быть не один.
На краю поля зрения вспыхнуло белое пятно.
Блик от ламп?
Наверное.
Свечей в гостиных я не заметила, освещались комнаты люстрами, дорогими, разукрашенными и помпезными. Работали ли они от электрической сети или освещение обеспечивал магический источник, выяснить пока не удалось, но хоть открытое пламя не чадило и то ладно.
— О-о, многомужество — это страшно дело, — сыронизировала я и выпрямилась. Сидеть в корсете в такой позе оказалось куда неприятнее и неудобнее, чем я предполагала.
— Каково благородному мужчине делить свою женщину с другими? — не унимался Филипп. — Адара никогда не будет принадлежать ему полностью, не станет достойной супругой ни ему, ни другим сочетаемым. Она всегда будет ветром носиться по доменам, не способная ни усидеть дома, ни сохранить благочестие и тепло домашнего очага.
— То есть не будет целыми днями стоять у плиты, стирать мужнины носки и бесконечно наводить уют? — изобразила я наивное удивление. — Экая досада!
Затылок вдруг прострелило болью, и я рефлекторно наклонилась вперёд, зажмурилась. А когда открыла глаза, то мир вокруг расчертило множеством серебристых линий, столь ярких, режущих, что хотелось зажмуриться снова. Они пульсировали, изгибались, то сливались друг с другом, переплетались тесно, то делились надвое, разветвлялись огромной кроной дерева. Я подняла голову, убеждаясь, что трепещущая эта, беспокойная паутина действительно заполнила всё вокруг, поглотив людей, обстановку и стены гостиной.
— Адара Феодора? — прозвучал рядом обеспокоенный голос Филиппа. — С вами всё хорошо?