Взор служанки преисполнился подозрительности, и дверь захлопнулась перед носом Ормонда. За створкой зазвучали удаляющиеся шаги.
— Вы её знаете? — оглянулся он на меня.
— Нет. Но вдруг сообщение, что к ней пришла другая адара, скорее её заинтересует? Кстати, почему к ней обращаются озел Ферворт, а не адара Трина?
— Потому что она уже не адара… не совсем адара, — пояснил Филипп.
— Мне показалось, или у адар нет фамилий? — даже при обращении к брату Феодоры использовали слово «амодар».
— Вероятно, Ферворт — фамилия её мужа… сочетаемого, — предположил Филипп.
— Или отца.
У Люсьена же есть фамилия и наверняка отцовская.
— Возможно. Феодора, а если ничего не выйдет?
— Значит, облом.
— Надеюсь, когда-нибудь я пойму, слова какого языка вы постоянно используете в своей речи.
— Великого и могучего… хотя не совсем, учитывая, сколько сейчас в ходу неологизмов, англицизмов, сленга, мемасиков из инета… а с другой стороны, в «Войне и мире» полромана герои на французском изъясняются и ничего, всем норм… так что ничто не ново под луной.
— Я не понял и половины.
— А я и не стремилась, чтобы вы что-то там поняли из моей речи.
Ормонд косился озадаченно то через одно плечо, то через другое на нас обоих по очереди и понимал из нашей милой беззлобной перебранки ещё меньше, чем Филипп. И мы, наверное, продолжили бы с азартом перебрасываться репликами, но за дверью вновь зашуршали шаги.
Мы выжидающе умолкли.
Створка распахнулась, и служанка сразу отступила, открывая проход.
— Озел Ферворт примет вас. Только не докучайте озел вопросами и не задерживайте её — ей нельзя утомляться.
Мы втроём протиснулись в сумрачную прихожую и вслед за служанкой поднялись на второй этаж. Она отворила одну из выходящих на площадку дверей, переступила порог.
— Озел Ферворт, адара Феодора и… её сочетаемые, — представила нас служанка.
Поправлять её никто не стал.
Я первой вошла в небольшое светлое помещение, обставленное как гостиная. Запоров на двери я не заметила, стены обшиты деревянными панелями, на бюро у стены лежал нож для писем. То бишь острые предметы от неё не прячут. Сама адара сидела в кресле возле окна, вполоборота к двери, облачённая в строгое платье, длинное, тёмно-синее, и на наше появление не среагировала.
— Говорите живее, что вам надобно от озел, — прошипела служанка мне в спину.
— Здравствуйте, — я нерешительно шагнула к Трине, пытаясь уловить на бледном профиле хоть какой-то проблеск эмоций. — Я адара Феодора из Исттерского домена, и я…
Трина медленно повернула ко мне голову, посмотрела пристально.
— Чужая тень, — произнесла она негромко, но внятно.
Чёрт.
С трудом сдержалась, чтобы не обернуться и не понаблюдать за реакцией мужчин. Ладно служанка, которую я вижу первый и, скорее всего, последний раз в жизни, но Филипп…
Да и Ормонда со счетов сбрасывать не стоило — как-никак, мы с Филиппом ютимся в доме его родителей.
А потом до меня дошло.
Откуда она узнала?
Как?!
Трина склонила голову набок, продолжая смотреть на меня в упор, словно я монитор, на котором она видела новую занятную информацию. Убранные в простую причёску каштановые волосы обрамляли немолодое уже лицо с россыпью родинок, карими глазами и тонкими губами. У воротничка платья белело пятно — перламутровая камея, единственное заметное украшение на адаре.
— Запуталась чужая тень в чужой сети, барахтаешься-барахтаешься, но уже не вырвешься, как ни старайся, — что-то в речи Трины неуловимо напоминало Ярен. — Быть может, если бы сразу, то удалось бы освободиться, а так… — в прямом взоре появилось сочувствие, губы изогнулись в скупой полуулыбке.
— Я не… — попыталась я опровергнуть скандальное заявление.
— Хочешь сказать, ты не чужая тень? — каплю насмешливо возразила Трина. — Я-то вижу. Те нити, из которых соткан этот мир, ускользают от меня… больше я их не вижу, не слышу и не чувствую, как прежде. Зато взору моему открыты сети, что плетёт каждый человек, из которых сплетён он сам. Твоя тень чужда этому миру. Оттого и сеть перепуталась, что ты и барахтаешься, и свою плетёшь, новую. Она старую рано или поздно под собой погребёт и не будет больше той, другой, тени места в этом мире.
Не сказать, чтобы каждое слово Трины для меня прямо откровением сотого левела явилось, однако это не те новости, что предназначались для ушей посторонних.
И не совсем посторонних тоже.
Я всё-таки рискнула обернуться.
Служанка взирала на меня с крайней степенью недовольства — чья я там тень и откуда взялась, ей было абсолютно пофиг, лишь бы незваные гости упёрлись поскорее.