Из мрака его вытянул шелест, раздавшийся за его спиной. Он обернулся. Та служанка, что принесла ему вчера вечером вино, замерла на лестнице, лицо её вытянулось и побелело. Она будто мертвеца увидела, выронила из рук бадью с водой, и та серебряным потоком выплеснулась на подол её светлого платья. Девушка развернулась и побежала вниз. Маар покинул своё место, двинулся следом за ней. Она с криком направилась прямиком в харчевню, навстречу ей выбежал управляющий, задержав, требуя объяснений. Маар настиг её быстро, схватил за тонкую короткую шею, сжал так, что девушка закашлялась.
Грязная шлюха его опоила, подвергла опасности Истану. Маар давил, не чувствуя, как она скребёт его руки ногтями, оставляя борозды, лицо несчастной сделалось красным, а потом синим, глаза её заслезились. Одно движение пальцами, и позвонки хрустнут. Девушка начала задыхаться, хватая ртом воздух, затряслась, как паршивая сучка. Лучше бы она тряслась вчера так же, когда подсыпала в его питьё яд. Одним коротким движением Маар сдавил пальцы, послышался хруст, и служанка обмякла, страж оттолкнул её от себя. Тело безвольно, с глухой тяжестью рухнуло на пол, из-за глубокого ворота посыпались монеты, со звоном раскатились по полу — столько стоила её жизнь. Продажная шлюха. Маар пожалел, что убил её так скоро. Он перевёл взгляд на управляющего. Мужчина соломиной вытянулся перед стражем, затрясся, осознавая случившееся. Другие слуги забились по углам ещё пустующей харчевни. Подобрав с прилавка тесак, Маар схватил руку мужика, положил на стол, придавил и одним точным движением вонзил остриё в самую середину ладони, вогнав глубоко в дерево. Рёв боли прокатился по пустующим стенам чуть с опозданием. Маар сделал оборот лезвия, прокрутив, делая дыру в плоти шире. Управляющий взвыл, ноги его подкосились, он орал нечеловеческим голосом, по-звериному, смотря на проткнутую клинком руку. Из раны хлестала кровь, растекаясь по высокому прилавку, густо стекая ручьями на пол. Маар так и оставил нож, склонившись, посмотрел на трясущегося в конвульсиях управляющего сквозь пелену гнева.
— Это самое малое, что может с тобой случиться. Молись Бархану, чтобы я не отрубил тебе руку по локоть, а потом и вторую, а потом твою голову, и не повесил на воротах этого двора, — проговорил он так, чтобы слышали все.
Управляющий ревел, он истекал кровью и всё так же корчился от боли, из глаз лились слёзы.
— Я понял, я всё понял, мэниер… Пощади, прошу… Пощади, я не знал, клянусь, — шевелились обескровленные губы, а сам он дрожал, как крыса. — Я разберусь, поубиваю всех, я клянусь.
— Где мои люди?
— Они не выходили ещё, мэниер. Вчера они сидели до поздней ночи… Они много пили… Я не знал. Я правда не знал, эта грязная шлюха продалась, она со всеми трахается… я не мог усмотреть. Но это моя вина. Простите, мэниер, я искуплю… Я всё возмещу.
Маар сжал кулаки. Ему хотелось просто убить, стереть в прах его и всех. То, что случилось, уже не исправить, и возместить нельзя.
— Девушка что была со мной, кто её забрал?
— Да, её увезли лойоны Груива ван Фоглата. Я посылал к вам, слуги стучали, но вы не проснулись. Я не думал… Простите! Мэниер, я ничего не мог сделать, ван Фоглат приказал… Его сын, я видел его, да, это был он. Он забрал её, увёз в повозке… Их двенадцать человек. Они уехали сразу, увезли её, я ничего не мог сделать! Пощадите! Я пытался спросить, но мне ничего не сказали… Я говорил, что эта девушка с вами, я предупреждал, я не знал, что в вино посыпано что-то… Они подослали кого-то из своих… Всё подстроили. Простите, мэниер! Простите… Клянусь, Барханом! Клянусь, что ничего не знал о том, что сотворила, эта…
Маар пихнул его от себя, тот отшатнулся и заорал, когда нож продрал ему ладонь до самых пальцев. Маару стало мерзко от всего: от крови, от грязи, от собственного гнева. Гнев затопил голову и давил на глаза, мешал думать. Маар плохо соображал, потому что перед глазами алела кровь, а ведь он должен думать ясно. Ошибаться нельзя.
— Выведи моего жеребца, немедленно, — отдал приказ, проходя мимо безжизненного тела служанки, посиневшей уже.
Её распахнутые глаза блестели, как стекло, в них отражалось золото монет.
Маар вихрем взметнулся по лестнице, вернулся в свою комнату, принялся быстро одеваться. Он не мог терять время на то, чтобы разбудить своих лойонов, каждый миг на счету, они уже верно достаточно далеко, и Маара выворачивало наизнанку, ослепляла бешенная ярость от этого осознания. Он изо всех сил держал себя в тисках, не мог выплеснуть всё наружу — асса́ру может пострадать. А он не может допустить ни единой царапины на её теле, на нежной бархатный коже. Маар будто погрузился в жерло
вулкана, кипящего лавой. Он не чувствовал ничего, кроме раздирающей боли внутри себя.
Он выехал за ворота, полоснув скакуна кнутом, беря направление в сторону Кронвила. Жеребец кинулся, чуя опасность от исга́ра, понёсся вперёд, погружаясь в метель. Маар порежет Хирса на куски и скормит тварям Бездны, если тот притронется к Истане. Мысли глушили и топили на самое дно вулкана, Маар задыхался и не слышал завывания бури, страшные для простого человека. Льдистый жёсткий снег обстреливал мчащегося всадника тонкими спицами, жеребец нёс его через лес той же дорогой, по которой они вчера прибыли. Маар ещё никогда не испытывал такой испепеляющего до самого основания ярости и чего-то, что не умещалось внутри него — боли, она, как камень, застряла в груди, ранила плоть острыми гранями, и дышать было трудно, да он и не дышал. В ушах нарастал шум, по телу прокатывались волны дрожи, он вглядывался в метель, ожидая увидеть всадников и ту повозку, в которой его асса́ру увозят от него, он, уничтожит всех и вытащит её из повозки, сожмёт в объятиях и увезёт, увезёт далеко за Излом, где до неё никто не сможет добраться. Или убьёт, чтобы не чувствовать этой бешеной тяги. Но мили пролетали за милями, а дорога оставалась безжизненной, пустовала, только стелилась белами вихрями метель, а внутри Маара ширилась пропасть, чёрная и ледяная. В висках всё ещё бешено стучала кровь. Никто не может забрать её у него. Маар никогда не испытывал такого отчаяния от потери. И одна мысли о том, что он может потерять её окончательно, вонзалась в спину кинжалом, буравя в нём огромную дыру. Сердце дергалось от того, что вдруг не услышит ещё раз её голоса, её тихих стонов под ним, не почувствует вкус кожи и гладкость волос, не войдёт в жаждущее только его горячее лоно. Он грозил оставить на её теле клеймо, лишить её воли, но вышло так, что это она выжгла внутри него своё имя, и эта рана горела огнем, убивала его. Лживая асса́ру проникла в его душу, став в ней хозяйкой. Маленькая хрупкая Истана, которая должна была умереть, стала самым ценным подарком в его жизни. И его, Маара, лишили её таким бесчестным путём. Нет, он не пощадит. Сожжёт дотла. Но вначале нужно успеть, нужно догнать. И догонит — другого выбора у него нет. Ему проще убить её, чем быть привязанным к асса́ру, об этом говорила ведьма Тхара, убить, чем следовать по пятам в погоне и лишаться ума. И он не знал, что сделает, когда найдёт её, прижмёт к себе или убьёт и умрёт сам. Исгар должен избавиться от неё, от этой тяги, сжигающей его изнутри, заставляющей его убивать за неё, оставлять своих людей, предавать того, кому давал клятву верности, нестись в бешенной погоне за ней. Но мысли о её смерти причиняли ему боль. Там, где то самое клеймо ныло и свербело, вынуждая корчиться в муках. Он должен был её убить. Должен… Как только понял, кто она, как только взял её, лишая девственности, как только узнал, что она убила его брата. Должен был и не смог. Потянул время. Потянул намного больше, чем нужно. И теперь от одной мысли, что они имели право сделать с ней что угодно, вытряхивало всё нутро, сжигало всё внутри огнём, обращая его в пепел, в ничто. Ненавистная Маару асса́ру была его узницей, пленницей, той, кого он хотел и кого жёстко трахал, а теперь стала чем-то большим. Стала необходимой потребностью. Будто у него отняли воздух, и теперь он задыхался. Маар хотел не только её тело, он хотел её душу, её мысли. Хотел, чтобы она думала о нём, ждала его, желала. Хотел, чтоб она была его вся. Чтоб произносила его имя, дышала с ним в унисон.