— Даю тебе ночь, чтобы ты нашёл целительницу, иначе я вырву твои кишки и скормлю тварям.
Мужик лихорадочно закивал.
— Я всё сделал, мэниер, я уже давно послал за ней, она, целительница… она в пути сюда, она живёт в этих холмах, утром уже будет здесь, обещаю, я всё сделаю, она сильная, всё исправит.
Маар чувствовал, как густая кровь течёт по торсу к поясу, ткань штанов мокла и липла к бедру. Густая темнота пролилась пред глазами, он выпустил управляющего, толкнув к двери.
— Прочь, — гневно прошипел и опустился на постель.
Жар калёными спицами прошил тело, приступ дикой слабости подкосил, боль придавила обратно к влажным от пота и крови простыням, сковав Маара цепями. Управляющий скрылся. Шед, внимательно проследив за всем, повернулся к Маару, изучая, о чём-то думая. Потом подал знак Донату, и тот поднялся со своего места, направился к служанке.
Злость и жажда скорой расправы бурлили в Мааре так неистово, что потоки силы вырывались из него, будто волны магмы из жерла вулкана. Они нашли её. Суки. Теперь она в цепких руках. И можно только предположить, что будет с асса́ру. Наглые, мерзкие, пронырливые твари. Ирмус всё же открыл охоту, разевая жадную пасть. Только как бы не подавился. Истана по праву принадлежит Маару. Он нашёл её, она принадлежит только ему, и никто больше не смеет посягнуть на неё. Ирмус пусть подавится, пусть выблюет собственными кишками — Маар это устроит. Тьма расползалась от него, а когда такое случалось, исгар становился опасен для этого мира.
Донат забрал у служанки лоток с водой и полотно, выпроводил из комнаты, вышел следом.
— Как ты собираешься это сделать? — тут же спросил Шед. — Не говори, что отправишь всё королевство в ад.
Маар покосился на стража, глазные яблоки, казалось, вытекут от давления. Именно это он порывался сейчас сделать, сжечь всё, как горсть шелухи. Горячая ярость мешала думать рационально и трезво. Сейчас Маар не в состоянии был не то, что обрушить свою ярость на соперников, а встать не мог. К тому же сложность будет в том, чтобы не зацепить асса́ру, оставив её в безопасной зоне.
— И как же Ортмор? На одной чаше твои замыслы и всё то, к чему ты шёл — Ортмор, твои владения, где ты должен стать полноправным хозяином. Как же твоя власть, народ, сила? Будущее, которого добился, ты теряешь? Ты же бросил её тогда, и сейчас есть огромная возможность отказаться. Потом дороги обратно не будет.
— Повторю последний раз, Истана — моя собственность. Никто кроме меня не смеет её касаться. Никто не смеет переходить мне дорогу. Если король забрал у меня девчонку, то ему ничего не стоит забрать и всё остальное, включая мою жизнь. Забрать то, что принадлежит мне.
— Король не отдаст её.
— Я и спрашивать не буду, заберу то, что и так моё по праву.
— Думаешь, Хирс любовался ею на расстоянии? К тому времени, когда ты восстановишься, пройдёт время…
— Я отрежу ему мошонку и скормлю псам. А потом и твой язык, если ты ещё хоть слово скажешь мне о том.
Нетерпение и жажда скорее заполучить Истану обратно бурлили в крови. Нетерпение и жажда, приправленные ядом ревности — дикая смесь. Его собственность теперь среди других мужиков. Это понимание плавило мозг, выстреливая копьями в спину без предупреждения, поражая в цель, раздирая Маара на части, оставляя сквозные дыры. До того времени, как Маар восстановится, пройдёт уйма времени, слишком много, он не успеет перехватить её
— безусловно…
— Я с тобой, я помогу, — ответил Шед, врываясь в его мрачные мысли.
Маар выкрадет её, и он уже знал, как.
Прийти в себя и оправиться мне было не просто. Ещё сложнее — осознать произошедшее. Но после того, как в комнату ворвались лойоны короля, я едва смогла собраться с мыслями, собрать себя по частям, вырвавшись из лап Хирса. Я помнила только, как дрожь прокатывалась лихорадкой по телу. Собирать в дорогу мне было нечего. Все мои вещи остались на постоялом дворе ван Нёра, а точнее, где-то в лесу… Оставаться одной мне долго не дали, вытащили из покоев едва ли не силой, вывели из замка, затолкнули в повозку и увезли. Мы покинули Энрейд сразу, без каких-либо отступлений, пререканий. Груива и Хирса я больше не видела, но представила, как им было тяжело распрощаться со своей наживой.
Но мой кошмар был впереди и начался с того мига, как мы сели на корабль. Туманные бесцветные дни канули в Бездну, образуя огромную пропасть где-то между «до» и «после». Изо дня в день меня выворачивал наизнанку. Меня тошнило постоянно, утром, днём, вечером, только к ночи муть утихала, давая мне возможность хоть немного поспать. Я никогда не плавала и даже не думала, что могу страдать от морского недуга. И лучше бы беспрерывная скачка верхом на лошади в бурю, в ураган, страдать от вечного холода как угодно, чем в каюте, в удобстве и тепле, но совершенно ослабеть и потерять всякую чувствительность ко всему. За два дня я отощала, я не могла ничего есть, всё съеденное, сразу выворачивалось наружу. Хорошо, что мне разрешали выходить на палубу подышать свежим воздухом, и всё равно за мной наблюдали несколько пар глаз, будто я могу превратиться в птицу и упорхнуть или прыгнуть за борт. Хотя порой, когда мне делалось слишком скверно, и меня скручивал очередной спазм, мне того хотелось отчаянно.
Море меня не радовало. Серое однообразие, и даже редкие яркие всполохи солнца на горизонте не оживляли моего плена. За время пути меня никто не трогал и не заговаривал даже, приносили только еду и уходили сразу. Я бездумно смотрела на удаляющийся назад горизонт, пытаясь собраться с мыслями, пытаясь обдумать всё, понять, взвесить, заново осмыслить. Что я потеряла. Что обрела, что вообще у меня осталось — всё смешивалось, сплеталось корнями, которые уходили в никуда. Меня передадут королю, и я стану его служанкой в лучшем случае, в худшем — чьей-нибудь любовницей, рабыней, исполняющей прихоти хозяина, ублажающей его. Безрадостные картины будущего всплывали в моей голове, таяли, и на смену им приходили другие, ещё более безнадёжные.
Я знала, что мне лучше не ждать просвета — его не будет. Потому оставила попытку предугадать что-либо, всё равно конец был печален.
Все семь дней плаванья я боролась с тошнотой и усталостью, мне необходим был отдых. Забиться в какую-нибудь комнату и не выходить неделю или две, а лучше месяц, а лучше года три. У меня точно хроническая усталость. Ко всему столько потрясений. Как я вообще ещё жива?
За неделю я ослабла до такой степени, что мои движения были вялы и бессильны. Я едва не свалилась с ног, когда спустилась по трапу и, слава Великой, ступила на землю. Моему облегчению не было предела. Словно сбросила пудовый якорь, что тянул меня на дно, медленно убивая.
В одночасье я позабыла о своём недуге. Раскрыв губы, смотрела с изумлением на то великолепие, что открылось моим глазам. Страшное, пугающее, немыслимое для меня. Передо мной расстилался людный порт, за ним тянулся город, будто хребет морского чудовища, выброшенного в древние времена на берег, и остались только кости. Многочисленные ряды домов обрамляли костистую голову чудища — в снежной пыли высился гранитный замок, гораздо внушительней Энрейда. Наврием впечатлял.
И когда мы погрузились в улицы, я осознала, что это точно не походило на небольшой городишко, да тот же Кронвил с тесным постоялым дворами. Брюхо длинных крытых улиц с заснеженными каменными домами поглотило нас, пока не вздыбились на утёсе стены громадного замка. Высокие башни по периметру утопали верхушками в низких клубящихся облаках, башни меньшего размера, словно клыки драконьей пасти, торчали со всех сторон просторного, обнесённого высокой каменной стеной двора, на который отряд королевских лойонов въехал гурьбой. Мощные ворота закрылись, громыхнув железом, а мне показалось, то клацнула пасть гранитного чудовища, в недра которого меня привезли поневоле.
Озноб прошёл по плечам — отсюда мне не выбраться. Это просто невозможно. Мой пожизненный склеп, в котором мне придётся прозябать узницей до последнего дня своей жизни. Меня начало трясти и мутить, горло сжало спазмом то ли страха, то ли от очередного приступа рвоты, которая не хотела меня покидать. Чёртово море! Мои пальцы поледенели, как и дыхание, я с силой сжала поводья, борясь с самой собой.