– Ну вот, комиссар. Надеюсь, вас не утомила столь долгая дорога.
– Ты кто?
– Всему свое время, комиссар Мартини. Или позволишь называть тебя Морин?
– Кто ты и чего тебе надо?
Пропустив ее вопрос мимо ушей, он задал свой:
– Знаешь, где мы?
– Нет.
– Странно. По-моему, эти места тебе знакомы.
Он указал на выход из пещеры.
– Вон там, совсем близко отсюда, ты недавно застрелила человека.
В пещере воцарилось минутное молчание сродни эпитафии. Человек с серьгой наклонил голову и мыском ботинка отбросил ком земли, как будто под ним был погребен убитый.
– Вспомнила? Мы в лесу Манциана. Странные шутки играет с нами жизнь, заставляя возвращаться в одни и те же места, не так ли?
Он вскинул голову, видимо, чтобы придать побольше драматичности своему высказыванию.
– Меня зовут Арбен Галани. Ты убийца моего брата, Авенира Галани.
– Я не убийца. Ты ведь не знаешь, как было дело.
Арбен щелчком зашвырнул окурок за полосу света, протянувшуюся от фар, и выпустил из рта дым от последней затяжки, точно приговор.
– Ну почему же, знаю. Я там был.
Он сунул руку за ремень, извлек оттуда пистолет и на раскрытой ладони поднес прямо к лицу Морин.
– Смотри. Узнаешь?
– Первый раз вижу.
– Не скажи, ты его уже видела, правда, всего лишь миг. Именно эта штука была в руке Авенира, когда ты выстрелила в него.
Рука упала, словно пистолет стал вдруг для Арбена слишком тяжел.
– Мы приехали сюда вместе в ту ночь. Я был против той операции. Авенир знал это и все же заставил меня поехать с ним. Я не смог отказаться. У нас никогда не хватает духу отказывать людям, которых мы любим, верно, Морин?
Он как бы невзначай покосился на Коннора, и Морин, пожалуй, впервые в жизни постигла истинный смысл слова «страх».
– Я ждал его в машине, вышел в лес отлить. Потом услышал крики, понял, что это облава, и почел за лучшее спрятаться. И тут появились вы.
Арбен достал из кармана пачку сигарет и закурил. Говорил он спокойно, будто все это касалось не его, а кого-то постороннего.
– Авенир был уж слишком горяч. Быть может, в этом есть и доля моей вины: надо было держать его в ежовых рукавицах, не давать ему свободы, удерживать от глупостей.
Он помолчал. Глаза его были устремлены на нее, но Морин понимала, что он ее не видит, поскольку вновь переживает события той ночи, точно так же, как она десятки раз прокручивала их в памяти.
– Стоя в кустах, я подобрал камень и бросил его, чтобы тебя отвлечь. Ты клюнула на удочку и побежала меня искать, а я тем временем взял пистолет и скрылся. Знаю, у тебя возникли проблемы в связи с этим, но это твои проблемы, а не мои.
Арбен ласково улыбнулся, и его улыбка лишний раз убедила Морин в том, что этот человек безумен. Безумен и опасен.
– Ну вот, мы и добрались до причины нашей с тобой встречи. Думаешь, я тебя похитил, чтобы убить? Нет, дорогая…
Не переставая говорить, Арбен Галани медленно приблизился к Коннору.
– Я только хочу, чтобы ты поняла, каково это – потерять любимого человека.
Ох, нет.
Морин дико взвыла, не сознавая, что вой звучит лишь у нее в голове.
Нет нет нет нет нет нет нет нет нет нет нет нет нет нет нет нет нет нет нет…
Арбен Галани вскинул руку с пистолетом и приставил дуло к виску коленопреклоненного Коннора.
Нет нет нет нет нет нет нет нет нет нет нет нет нет нет нет нет нет нет нет…
Почувствовав прикосновение холодного металла, Коннор инстинктивно закрыл глаза. Морин увидела – или ей это лишь показалось, – что у Арбена побелел сустав пальца от нажима на курок.
Нет нет нет нет нет нет нет нет нет нет нет нет нет нет нет нет нет нет нет…
Щелкнул выстрел, расколовший Коннору череп. Фонтаном брызнула смешанная с мозгом кровь, запятнав полосу света от фар машины. Голос потрясенной Морин выломился из горла, сдавленного ужасом, выплеснулся наружу долгим, отчаянным воем, в котором были и ярость, и страшная боль, и последнее «прости» любимому. Коннор при падении взметнул ком земли – небольшой, но достаточный, чтобы похоронить все планы, и мечты, и саму ее жизнь.
Арбен повернулся и посмотрел на нее, слегка приподняв бровь. Морин тут же прокляла и эту мину, и сочувственный тон, которым он произнес:
– Ну как, плохо?
Его силуэт был расколот, преломляясь в слезах, градом катившихся по ее щекам.
– Я убью тебя.
Галани пожал плечами.
– Все может быть. А ты останешься в живых, чтобы помнить. Это еще что…
Он выронил пистолет на землю, прямо в кровь убитого им человека. Затем подошел к Морин и без предупреждения с размаху ударил ее тыльной стороной ладони. Морин упала навзничь и удивилась, что не почувствовала никакой боли, как будто все болевые ощущения ушли из нее в момент смерти Коннора, который лежал на земле в луже крови. Чьи-то руки сзади подхватили и поставили ее на ноги, вновь отдав на растерзание хозяину. Галани даже не потрудился сжать кулаки, а продолжал хлестать ее по щекам раскрытой ладонью, пока Морин не увидела, что ладонь обагрилась ее кровью. Боль наконец взяла свое. Морин почувствовала, как у нее подгибаются ноги и что-то теплое, липкое заливает опухшие глаза, окрашивая слезы. Заметив это, Арбен Галани удовлетворенно кивнул. Человек, державший ее сзади, ослабил хватку и, когда она соскользнула наземь, тут же опустился перед ней на колени, не давая возможности отползти. Двое других подскочили, чтобы ему помочь, и с обеих сторон схватили за ноги.
Арбен вытащил нож из кармана и, нажав кнопку, выпустил лезвие, сверкнувшее перед глазами, как брильянт у него в ухе. Албанец наклонился над ней и взрезал ее брюки. Морин слышала треск разрезаемой ткани, чувствовала дуновение холода на коже, видела сквозь кровавую пелену в глазах, как он поместился у нее между ног, распустил ремень, рывком расстегнул молнию, словно выпуская меч из ножен.
Затем он плюхнулся на нее всей своей тяжестью; пальцы зашарили по телу, еще шире раздвигая ей ноги; грубое, яростное проникновение в ее лоно причинило жгучую боль, будто внутрь вместе с его членом попал песок. Морин пыталась укрыться за воспоминаниями о былых наслаждениях, твердо зная, что их больше у нее не будет. Она позволила боли, что была намного сильнее, чем боль физического насилия, притупить ее ощущения в этот момент, ведь никто не в силах отнять у нее того, что уже умерло. Удары его плоти сотрясали ее, а им в такт прямо перед глазами покачивался крест с брильянтом, отражая свет фар и сверкая, сверкая, сверкая, сверк…
Она не почувствовала омерзения, когда насильник изверг в нее струю ненавистной страсти. Милосердная судьба даровала ей более надежное укрытие, чем память. Погружаясь во мрак, Морин успела подумать: до чего же все-таки больно умирать.
13
Снова темнота.
Постепенно вслед за пробуждением в мозгу зашевелились кошмарные образы.
От шероховатых простыней пахло дезинфицирующим средством – похоже, она в больничной палате. Собственное тело показалось ей невесомым и словно бы утопало в вате облаков, а на лицо, на глаза что-то странно давило. Она подняла было правую руку, но почувствовала легкую боль от иглы капельницы. Тогда она с невероятным трудом поднесла левую руку к глазам. Пошевелила забинтованными пальцами. Где-то далеко – может, в этом мире, а может, в ином – тихонько шелестели голоса. Затем рядом раздались шаги и голос отца, в котором звучали любовь и нескрываемая тревога.
– Морин, это я.
В собственном голосе она расслышала и радость, и облегчение, и жалобу.
– Привет, пап.
– Ну как ты, детка?
Как я?… Все бы ничего, вот только избавиться бы от этой тьмы, в которой то и дело вспыхивает образ падающего на землю Коннора, или исчезнуть самой раз и навсегда.
– Хорошо, – солгала она. – Где я?
– В клинике «Джемелли».