Однако надо было подать ему какой-то знак, и она, повысив голос, чтобы Джордан мог ее слышать, произнесла фразу, которая для Роско должна была стать продолжением разговора:
– Теперь ты убедился, что я тебя видела. Быть может, это дает мне право на объяснение?
Джордан понял. Он чуть подался вперед и поднял кверху большой палец, а потом покрутил кистью в воздухе – мол, продолжай, заговори его.
Врач ничего не заметил, но невзначай переместился вбок, чтобы держать в поле зрения и Морин, и вход в лабораторию. В таком положении Джордан никак не мог подобраться к нему незаметно.
В голосе Роско послышались снисходительные интонации.
– Пожалуй, ты права. Я думаю внять твоему совету и начать с самого начала.
Он сделал паузу, словно собираясь с мыслями.
– Много лет назад, на семинаре, который я вел в бостонской больнице, я познакомился с медсестрой, цветной девушкой по имени Тельма Росс. Мы полюбили друг друга с первого взгляда, как будто специально для этого появились на свет. Такого чистого и красивого чувства я не испытывал за всю свою жизнь. Тебе должно быть понятно, что значит встретить единственного человека на свете, с которым вы созданы друг для друга.
Морин почувствовала, как слезы подступают к глазам, и живой Коннор на мгновение возник на месте убийцы, угрожающего ей пистолетом, который, впрочем, не наводил на нее никакого страха.
Да, будь ты проклят, это мне понятно.
Роско, по-видимому, прочитал ее мысль.
– Вижу, ты меня поняла, – кивнул он и продолжил рассказ уже другим тоном, доверительным, как будто меж ними установилась невидимая нить сообщничества. – Но эта связь могла неблагоприятно отразиться на моей карьере. Я был учеником и ассистентом мирового светила офтальмологии, профессора Джоэла Торнтона. Все, в том числе и он, считали меня его законным преемником, восходящей звездой в сфере микрохирургии глаза. К тому же Джоэл был моим тестем, я совсем недавно женился на его старшей дочери Грете. Тельма знала о моем семейном положении и не собиралась портить мне жизнь. Она сказала, что не намерена ставить меня перед выбором, ведь его последствия так или иначе обрушатся на нее, потому что я никогда ей этого не прощу. Торнтон действительно мог меня уничтожить. Настроив его против себя, я бы навсегда перекрыл себе дорогу в науке.
Роско оторвался от воспоминаний и позволил себе небольшое саркастическое отступление.
– Америка – отнюдь не тот эталон демократии, который мы навязываем всему миру. За связь с цветной девушкой дочь известного барона от медицины…
Он не закончил фразы, предоставив Морин делать выводы.
– Мы с Тельмой продолжали встречаться тайком, и вскоре она забеременела. Мы решили оставить ребенка, так на свет появился Льюис. Я устроил ее хирургической сестрой в больницу «Самаритен» в Трое – это небольшой городок возле Олбани. Вполне подходящее место: не слишком далеко, чтобы я мог при первой возможности навещать ее и ребенка, и не слишком близко, чтобы наши встречи нельзя было скрыть. Но мы все равно обставляли их с максимальной предосторожностью: никто из ее знакомых никогда меня не видел и не знал о моем существовании. Тельма всем говорила, что недавно развелась и не хочет вспоминать о своей семейной жизни. Для Льюиса я был добрым дядюшкой, который любит их обоих и всегда приезжает с ворохом подарков. Я снял для них домик на отшибе, чтобы даже соседи нас ненароком не увидели. Так прошло пять лет. Торнтон умер; отношения с Гретой год от года ухудшались, и в конце концов она сама предложила развестись. Я изобразил скорбную мину, тогда как в голове у меня пели скрипки, и согласился. И в тот день, проклятый Богом и оскверненный четырьмя подонками, я ринулся в Трой известить Тельму, что скоро освобожусь и мы будем вместе.
По его потемневшим глазам Морин поняла, что он забыл о ней и полностью погрузился в свой горестный рассказ.
– Льюис играл в саду, мы с Тельмой сидели дома и разговаривали о нашем будущем, как вдруг послышался крик мальчика, и он вбежал в дом, показывая мне укушенную руку. Ранки по размеру были похожи на шмелиные укусы. Я знал, что укусы сразу нескольких насекомых могут вызвать анафилактический шок. Следя за состоянием Льюиса, я велел Морин выводить из гаража машину, чтобы везти его в «Самаритен». Но не успела она выйти за дверь, как раздался звонок. Тельма открыла. На пороге стояли они.
Морин увидела, как Роско стиснул зубы, а из глаз хлынула накопленная с годами дистиллированная ненависть, исказившая его черты.
– В дом ввалились трое мужчин и одна женщина в черных майках, черных джинсах и масках персонажей «Мелюзги». Линус, Люси, Снупи и Пиг Пен. Один из них – не знаю кто – сильно толкнул Тельму обратно в комнату. Тельма упала; они вошли, наставили на нас оружие и велели не шевелиться. Мы догадались, в чем дело, потому что вскоре перед домом остановилась машина и в дверь позвонили двое полицейских. Пиг Пен – он явно был у них за старшего – приставил пистолет к голове Льюиса и приказал Тельме во что бы то ни стало спровадить стражей порядка.
Роско поднял голову к потолку и втянул в себя воздух, как будто его не хватало для продолжения рассказа.
– Не знаю, как Тельме удалось убедить полицейских, но те поверили, что никто к ней не заходил и ничего странного вокруг она не заметила. Они сели в машину и уехали. А Льюису становилось все хуже, он начал задыхаться. Я понял, что отек гортани постепенно закрывает ему дыхательные пути, и стал внушать тем четверым, что я врач, что у ребенка анафилактический шок и его надо срочно везти в больницу. Помню, как плакал, клялся, что не выдам их, даже встал перед этой свиньей на колени. Но мои уговоры не подействовали. Главарь лишь усмехнулся и процедил сквозь прорезь маски: «Ты врач и знаешь, что тебе делать». Он позволил мне остаться возле мальчика, но, чтобы избежать сюрпризов, велел Люси и Снупи вывести Тельму в соседнюю комнату. Льюис уже потерял сознание и едва дышал. Я вытащил из сумки скальпель и под дулом пистолета, без анестезии, без других необходимых инструментов, как мясник, сделал сыну трахеотомию, вставив в разрез стержень шариковой ручки.
Слезы ярости и боли катились из глаз Роско. Морин на собственном опыте знала их жгучий вкус.
– Но ничего не помогло. Мне не удалось его спасти. Когда я понял, что сердце Льюиса остановилось, я поднял руки и завопил, чувствуя, как кровь моего сына течет у меня по рукам.
Морин тут же предстала сцена из ее разрозненных видений.
Это его я видела со спины, а не Джулиуса. И в руках у него был не нож, а скальпель.
– Тогда кто-то ударил меня сзади по голове. Я потерял сознание. А когда очнулся, их уже не было. Они уехали на моей машине, оставив на столе окровавленное тело моего сына и связанную в соседней комнате Тельму. Я развязал ее, она выбежала, бросилась к Льюису и так крепко прижала его к себе, как будто хотела снова втолкнуть его в свое чрево. Этого зрелища я не забуду никогда, оно, как наркотик, уже столько лет поддерживает во мне огонь ненависти: слезы любимой женщины, смешанные с кровью моего сына.
– Почему же вы не заявили на них?
– Так решила Тельма. Она вынудила меня уйти, чтобы никто меня там не видел. После всего случившегося она сделалась холодна, как лед и ровным голосом объяснила мне, что, даже если их схватят и посадят, они скоро опять окажутся на свободе, чтобы творить новое зло. Она взяла с меня клятву, что я найду их и убью собственными руками. Ради этого она готова никогда больше со мной не видеться. А людям скажет, что трахеотомию сделала сама.
Продолжая говорить, Роско нервно и ритмично сжимал и разжимал пальцы свободной руки, как будто она у него затекла.
– Месть стала моей единственной целью в жизни. Я видел, как Тельма постепенно теряет разум, погружается в бессознательное состояние, избавляющее ее от страданий. Сейчас она в клинике для душевнобольных. Я не видел ее уже несколько лет.
Голос его становился все тише, теряясь в лабиринтах горечи. Морин почувствовала жалость к человеку, принесшему свое настоящее и будущее в жертву прошлому, которое никаким воздаянием не вытравить из памяти.