– Что?
– Есть мелочь? Монетка. – язык заплетался. Он проглатывал окончания слов, чавкая, подсасывая слюну. Ноги еле волочились, заплетаясь на холодном асфальте.
– Нет. Не брал кошелек. – я всматривался в его лицо. Фонари погасли, погрузив трассу в темноту. Я напрягал глаза, пытаясь увидеть нарисовано лицо или нет. Виски загудели, мне стало не по себе. В груди зародилась тревога. «Почему я до сих пор не вижу лица?» Я сделал два шага навстречу пьянчуге. В нос ударил ароматный бутон мочи смешанной с алкоголем. Меня передернуло. Посветить было нечем. Я ничего с собой не взял. Телефон остался на тумбе, рядом с отчётом. «Тем самым». А тумба рядом с телом. «Тем самым». Лица нет. Я понял это когда гнев затмил тревогу. Его не нарисовали. «Не нарисовали!» Лицо этого грязного забулдыги. «Или стёрли? Почему?» Надо уходить, если я не хочу, чтобы и моё лицо исчезло. «Домой! Домой! Как можно быстрее.»
…
– Зак, я не вижу тут никаких ошибок. – Флетчер закинул правую ногу на левую из-за чего контуры бедер соединились и исчезли. Серый цвет брюк на обеих штанинах слился воедино. «Складки решили не прорисовывать».
– Что ты имеешь ввиду?
– То, что и сказал. Что за вопрос?
– Я по-твоему идиот? – я привстал, опираясь на подлокотники. – Я целый день убил вчера на эту писанину, и ты мне говоришь, что всё зря?
– Зак…
– Хватит! – я заорал. – Ты чёртов лизоблюд, ты подсиживаешь меня! Думаешь я совсем тупой?
– Зак, ты чего? Ты сам нашел ошибку?
– Не твоё дело. – я схватил толстую папку и вылетел из кабинета. Флетчер ошарашенно смотрел на дверь. «Интересно, этот слепой урод видит, что она нарисована? А я? Я вроде видел».
…
Телефон в пятый раз за вечер съезжал по столу ко мне. Несмотряч на выключенный звук, вибрация раздражала, а облачко с буквами «Бррр» постоянно привликало взгляд. Я так и не сдал отчёт. Не хватило смелости. Ошибка спряталась среди однотипных волнистых линий, совершенно не похожих на буквы. Я проверил все существующие алфавиты всех языков. «Что это за тарабарщина?». Элена не прекращала стучать в дверь, завывая и плача.
– Элена! Элена!
Голос жены застал меня врасплох. Нарисованные часы показывали седьмой час.
– Где ключи? Зачем ты её закрыл? – она вбежала в комнату, еще не сняв уличную одежду. В волосах застрял пожелтевший лист не то дуба, не то березы. Смотря на этот «импровизированный натюрморт», я понял, что зря принебрег ботаникой в школьные годы. Я хотел сказать, что она необычайно красива, а лист украшает прическу, но даже не мог дать ему название.
Сюзанна уже не кричала. Она трясла меня за плечи, только тело. Я же, сам, парил где-то за её плечами, наблюдая со стороны за происходящим. «Сцена семейного быта. Автор неизвестен». Я бы хотел нарисовать что-то пободное. Изменил бы цвета, выбрал более яркие, кислотные. В жизни и так много серого и черного. Изменил бы себя. Какой-то я невнятный, незапоминающийся. Изменил бы лицо Сюзанны. Негатив в моей картине ни к месту. «Сцена семейного быта в красках». Да, именно так. Я бы не рисовал лица. Я бы сделал эмоцией цвет. Так было бы необычно, умно, креативно. Под левую руку попала чашка с горячим чаем. Холст жизни. Какой он? Могу ли я как-то стереть написанное чужой рукой? Я сжал ручку чашки и плеснул кипяток Сюзанне в лицо.
…
Не знаю куда я бежал и где вообще находился. Боковое зрение улавливало лишь штриховку, неаккуратную. Сердце гулко стучало, голова пульсировала. Я остановился под мостом. По крайней мере над головой нависло что-то темное, а под ногами струилась река. Течение, изображенное слишком абстрактно, несло всякий хлам, неизвестно как попавший в воду. О камень, у самого берега, ударился треснутый пластиковый стул. Не знаю почему я решил, что он пластиковый. Об этом ничего не говорило. Корпус пестрел разноцветными царапинами, на спинке красовалась подпись известного газированного напитка «Уайт-блю». Бело-голубой логотип, залитый сплошным цветом, медленно уплывал в даль, растворяясь в желтом солнечном мареве, нарисованном на отлично.
– Эй!
От одного этого слова, по спине пробежал холодок.
– Эй, ну!
Я не хотел поворачивать голову, но тот, кто звал меня, не сдавался.
– Эй, ты чего? Не уважаешь? Я же человек! Эй, ты!
Я всё же повернулся. На земле, холодной и темной, сидел он. Безлицый, обрюзглый, грязный, тот самый пьянчуга. Он говорил со мной не имея рта, смотрел лишенный глаз, нюхал свою вонь без носа. Вместо лица лишь пустота, закрашенная серым. Грустным, одиноким, брошенным серым цветом. Как я и представлял в мечтах, с цветом вместо лиц.
Я сел рядом. В близи цвет оказался грязным, неровным.