Однако когда Швец подошел, Гуня отрекомендовал меня лихо:
– Этот одной ногой уже наш!
Швец поглядел сквозь пенсне почему-то неодобрительно. Мама глянула более благосклонно. Захотела не примой-балериной стать, а женой депутатской. А в «золотых рыбках» – Гуня и я!
– Но ты меня не бросишь, надеюсь? – шепнул Гуня, когда они прошли.
Да-а, однажды, по его просьбе, одному министру я написал. Потом долго каялся!
Кое-кто его ругал,
Что за свет он много брал.
Но любил его народ
За бесплатный кислород!
А теперь Гуня думает – получится лучше?
– Ты знаешь ведь – все воруют! – Гуня шепнул мне.
– Не может быть.
– Но здесь будет не так!! – вдруг рявкнул он. Я даже отшатнулся. Ну нет так нет.
– Вот! – я выставил Пеку вперед, последнюю нашу моральную опору, как мне казалось на тот момент.
Гуня почему-то не обрадовался.
– Ну, пусть побудет, – вяло произнес он.
Мол, позволим ему, хотя бы в щелочку, глянуть на сияющее царство справедливости и добра!
– Отечеству послужить не хочешь? – это он для Пеки повторил, но уже как-то вяло. Пека в ответ лишь зубами заскрипел. Чувствуется – разные у них представления о добре!
– Вывеска где… Института профтехзаболеваний? – выдал Пека свой злобный характер. В такой момент!
– Все! Я помчался! – Тактично «не расслышав» Пекиной бестактности, Гуня ускакал. Таким образом вопрос Пеки как бы в меня попал. Но что я мог ему ответить? Что профтехзаболевания у этих уже не те? Или что лечатся они в другом месте?
– Ну пошли посмотрим! – грозно Пека произнес.
Конец съезду?
– К-куда?! – Санчо вдруг именно Пеку ухватил. Чутье охранника!
– Со мной, – пояснил я.
– А ты кто?
Да – это уже не кино. Быстро тут духовные ценности меняются!
– Санчо, что там? – крикнули сверху (голос удивительно на Гунин похож).
– Да прутся тут разные.
– Рубай их!
– Ну рубай! – раздвинул Пека рубашку. Явилась татуировка на его груди – колесо с крылышками.
– Наш человек! – радостно вскричал Санчо. – Ладно. Мирно иди себе.
Мы сошли на пляж, улеглись на гальку… Солнце припекает уже! Какой длинный день. Отдохнем? Как же!
– Ты хочишь, чтобы мы наказали тебя?
Подняли головы. Два джигита, рыжий и черный, стояли у пляжа. Пожилой однорукий мужик таскал единственной своей рукой, закинув на спину, топчаны – и два с грохотом уронил.
– Э, э! – Пека подскочил к горцам. – Может, самим потаскать?
– Не учи нас! Это наш пляж!
– А может, маленько поучить? – Пека вытащил из штанов ремень с бляхой, на руку намотал.
– Что ж… давай поучимся! – Рыжий выдвинул из ножен кинжал.
Все, сейчас кровь прольется! У джигитов, раз уж вынул оружие, стыдно необагренным его опускать.
– Прекратите! Мы делегаты! – я завопил. Стыдно, но зато громко.
И вот уже верный Санчо летит, свистя шашкой.
– Я с вами, мужики! Любо! Давай! – крутил шашку, «разгоняя» ее, как положено в кавалерийском бою. У нас с Пекой даже слезы потекли… впрочем, они давно уже льются, давно – какой-то едкий дым. Видимо, будущих сражений? Кинжалы, однако, спрятали джигиты… в виде исключения обычай нарушили.
– Вот так вот! Своих не бросаем! – разгоряченный Санчо шашку в ножны заткнул. Глянул на Пекин ремень – как-то они узнают друг друга по бляхам. – Кореш! В сто пятой?
– В сто четвертой специальной.
– А я в сто пятой. Сам откуда?
– С Пьяной Горы.
– Так ты казак?
Да, он заполярный казак. Они жарко обнялись. Вот и товарищи! Только я одинок.
– Ладно, давай потаскаем, поможем мужику, – предложил Пека.
– Ты, Антон, опять здесь! – осуждающе сказал Санчо однорукому, который, достав из лохмотьев бутылку, жадно пил, потом сел, уронив голову.
– Ладно, какой вопрос! – миролюбиво произнес Пека и, с грохотом выдернув из загородки сразу три лежака, взвалил на спину. Санчо, неодобрительно покачав головой, однако, присоединился. И мне пришлось.
И здесь Гуня явился, верный друг. Но, ясное дело, не грузить.
– Джемал! Джамшуд! – рявкнул Гуня. – Опять вы волыните, не носите топчаны.
– Мы ему заплатили! Хорошо заплатили! – Джемал указал на уснувшего Антона. – А он работать не хочет.
– Ладно, зайди ко мне! – в этот раз Гуня мне уже рявкнул. Набирает обороты! Что-то наперекосяк? Шел я, во всяком случае, не спеша… Не нанял!
Санчо чуть сзади, в обнимку с Пекой шел, вспоминая сладкие ужасы боев. И тут, у самых дверей, Санчо вдруг вспомнил про свои обязанности.
– Стой! – спецзахватом Пеку ухватил. – Куда?
– Мы делегаты, – уже неуверенно произнес я.
– Брось! Какие вы делегаты? Я уж навидался их! Те другой крови. Ладно, ты иди, – разрешил вдруг мне. – А ты стой! Куда-а?
Казачьим подкатом Пеку перебросил в «бересклет въедливый» и сам кинулся туда. Бересклет, кстати, бурно пружинил: не поймешь, на чьей стороне. «Нет добросовестнее этого Санчо!»
В это время вглубь помещения прошли стройными колоннами донцы, кубанцы, гребенские, уральские. Можно им! Славяне с гуслями в шелковых рубахах, хасиды в цилиндрах и с пейсами, завитыми как пружины, препятствий не встретили. Адмиралы в полной парадной форме. Вызывающе одетые люди неопределенного пола… Нудисты прошли – абсолютно голые, но надменные. Весь маскарад. Можно абсолютно всем! Но не Пеке. Чутье охранника Санчо не подвело.
– Ты ж нормальный мужик! Я же вижу. На хер тебе туда? Какие вы делегаты? Нормальные парни! Вечером поддадим! – Санчо, пластая Пеку, чуть не рыдал!
Да, Пекин «диагноз» бесспорен. Не замаскируешь. «Несмываемое пятно труда»! И с топчанами мы прокололись. Делегаты лежаки не будут таскать.
– И то! – Пека, все же аккуратно уложив Санчо в «бересклет въедливый», вылез. – Ладно, пошли. Ты, Санчо, не журись. Боевой опыт придет.
– Пека, ты! – вдруг Гуня явился. И словно впервые старого друга увидал, горячо впился смачным поцелуем в него. – Друг ты или кто? У меня к тебе огромная просьба… Мама приехала.
Она не только мама, я бы сказал…
– Умоляет, просит черешни! Она ж из Крыма сама. Только ты!
«Вот пусть и сходит сама», – такого я ждал от Пеки… но от него всегда надо большего ждать.
– Смогем! – ощерился Пека. После затишья у него бурю жди!
– Денег дать?
– Обойдемся.
– Ты-то как раз мне нужен! – Гуня меня ухватил.
– Я не только тебе нужен! – вырвал руку. Пеку догнал. – Да, это не наш электорат.
– Наш электорат под землей! – произнес он грозно.
Как это понимать?
На рынок, однако, вышли. Мужественно миновали россыпи снетков. Подошли к черешне. Каждая как взрывное устройство!
– Ну что, берем? – опасливо произнес я.
– Не хочу тут брать. Одни абреки торгуют. Рoстят-то не они!
Не совсем это так… но с ним сейчас лучше не спорить.
– Диета мне прописана, – вздохнул он, оглядывая ряды. – Стол номер два. А я ем все, что не приколочено. Пошли!
– Тут где-то Казачий рынок есть, – я вспомнил спасительное. Хотя казаки с ним тоже обошлись… – Вон стрелка-указатель. Давай.
Долго патриотично шли с ним на Казачий рынок, согласно указателям, через долы и овраги, грязные слезы утирая. Дым уже вполне явственный! Потому и тело, наверное, чешется. А я думал: из-за пиявок.
– В горах лес горит, – хмуро пояснил Пека. – Возле винсовхоза бывшего. Виноградники жгут – ну и лес загорелся.
– Да, умно…
– Ну что? Хорошо тебе? – оскалился он.
– Хорошо, но душно.
– За Митьку переживаю я, – Пека говорил. – Больно горяч, наивен… Тонкая кожа! У меня-то кожа дубленая.
– Поздно уже кожу ему дубить… опоздал, – вырвалось у меня.
– Они еще небось из-за дыма в аэропорту сидят, – простонал Пека. – Да что изменишь-то?
На плоском холме нас встретило кладбище. Куда ж нам без него! Двое оборванцев, уйдя уже по пояс, рыли могилу. Третий – небритый, мордастый, видимо, бригадир – стоял, опираясь на лопату, и злобно высматривал кого-то. И Пеку сразу признал.
– Где же ты шляешься, собака?! – заорал. Сунул Пеке лопату… и тот покорно почти начал рыть. Пришлось вырвать силой лопату.