– Другой это, – бригадиру пояснил.
– Надо же, а как вылитый.
Этот везде свой… кроме палаты депутатов.
«МОРЯК ЗАПОЛЯРЬЯ» возник. Шли через его территорию.
– Прям сплошное Заполярье тут, – Пеке сказал. – Как бы не замерзнуть.
– В Заполярье не замерзнешь! – рявкнул он. Спорный тезис. Но для них это, видимо, постулат. Шли мимо столовой.
– Стоять! – Красномордый капитан в парадной форме нарисовался в окне. – Право руля!
Вошли в гулкое помещение. Слепят мундиры, нашивки и ордена. Желтеет коньяк.
– Товсь!
Приготовились.
– За день славного военно-морского флота… Залп!
– Спасибо, спасибо, – я пытался уйти. У нас же другие задачи…
– Товсь!
– Спасибо… но мы вроде не моряки…
– Сухая мандеж! – резко он возразил (для расшифровки надо бы глянуть в военно-морской словарь). – Кто не моряк? Пека не моряк? Да он все наши лодки кормит, без него бы от стенки не отошла ни одна! В отсеках у нас свой человек! За кормильца нашего… Залп!
Тут уж нельзя было отказать. Тем более что и я вспомнил вдруг, что по первому диплому своему инженер-акустик подводных лодок. Гордость пришла.
– Кормит нас, – хохотал красномордый. – Плохо одно – для лодок «еда» лучит сильно, так что у нашего Пеки теперь прибор только на полвосемнадцатого всегда!
Как почти моряк я, к сожалению, знал, что «полвосемнадцатого» означает «всегда вниз».
– Залп!
Вышли, качаясь. Это можно лишь с ним – за пять минут так напиться. Причем внезапно.
– Насчет «полвосемнадцатого» мы еще будем смотреть! – грозно Пека сказал.
И случай тут же оперативно представился. Вошли на Казачий рынок… но и там за прилавками только абреки! А где же казаки? Все на съезд подались?
Лишь какие-то алкаши под окрики хозяев таскали мешки с урюком от машины к прилавку. И наш Антон однорукий уже тут!
– Этот мешок сюда неси! Живээ давай! – покрикивал на них седой джигит. – А ты вали! – крикнул на Пеку, подсобившего Антону. – На вас не напасешься! Все, что гнилое останется, – дам!
Это Герою соцтруда!
Нас, впрочем, интересовала черешня. Или что? Не совсем ясно, по какому принципу Пека к статной красавице подошел, торговавшей, как ни странно, снетком – продуктом, уже изрядно себя скомпрометировавшим, этой сушеной «золотой рыбкой», поманившей и нас.
– Вот это лицо я буду мучить, – определенно Пека сказал. Потом все же пояснил: – Мою соседку мне напоминает, у которой я снетка брал.
Понятно: комплексы детства. Опять я его породил, вместо того чтобы убить!
– Мне кажется, это не черешня. – Я осторожно указал на прилавок. Но он, говоря по-казачьи, закусил удила. Чернобровая казачка. Подоила мне коня. Песня!
– Казачка?
– Да! – задорно ответила она.
– А где муж?
– Объелся груш!
Ноздри Пеки хищно раздулись… быть беде. Не успела жена его приземлиться в Лондоне… а точнее, не успела даже оторваться от земли… Меж тем кольцо абреков сужалось. Явно повышенный интерес.
– Отойды! – крикнул седой. – Она с нами работаит!
– А отдыхает со мной! – Пека повел на них мутным взглядом. Окосел без вина… если не считать, впрочем, пяти стаканов коньяка. – Что это у тебя снеток такой мелкий? – снова со всей страстью обратился к ней.
– А у тебя крупный? – Ее глаза тоже как-то заволоклись. Опьянели оба!
– Это для фильма нам нужно, – кинувшись к седому, забормотал я. – Кино будет. Понимаете?
Почему-то я слепо надеялся на авторитет важнейшего из искусств. Но в мысли торговцев урюком идеология как-то слабо проникла.
– Плохое это кино, плохо кончится! – сказал мудрый житель гор. И как в воду глядел.
– И ты, что ли, казак? – кокетничала красавица.
– А ты будто не видишь!
– А конь у тебя лихой?
– Так сядь на него!
На рожон лезет! И она на него ж! Я испуганно озирался. Торговцы урюком стягивались, но Пека словно того и ждал.
– Поговорить желаете? – резко обернулся.
– Хатым!
Повели Пеку – ну и меня, естественно, – по склизким ступенькам в мясной подвал, к своим соплеменникам. Ужас! Расчлененные туши, отрубленные головы. Вырезанные языки и глаза. На крюках висели всяческие кишки и трахеи. Толстяк в окровавленном фартуке на голой груди меланхолично рубил на широкой колоде кости и сухожилия. Аллегория сильная!
– Вино пей, – поставили, плеснув, перед Пекой мятую кружку. – И уходи!
– Зоя! А давай стоя? – дерзко Пека отвечал. Усы абреков задергались. Я кинулся к нему – мол, опомнись, зачем? И так еле жив… От тебя даже пиявки дохнут! Но то был уже другой человек. Если б пиявки попили крови его сейчас – превратились бы в удавов.
Распрямился гигант! И тут на него кинулись враги, повалили головой на колоду. Палач в окровавленном фартуке занес тесак… Все? Я протянул вперед руку. Руби! Палач, вдруг выйдя из сонного состояния, глянул на старейшину – чего? Но как раз за этот миг Пека и набрал силу, рванул – враги все посыпались с него, как осенние листья!
– Молодец, урус! Урус джигит! – старейшина мне адресовал комплименты. – Выпейте вина.
Пека распрямился. Обвел взглядом всех… Лишь радостные улыбки! Дыша еще тяжело, мы выпили. Хорошо, когда горло есть.
– Вопросов больше нет? – осведомился Пека.
– Нет, дорогой.
Я оглядел напоследок подвал. Надеюсь, он так и останется аллегорией? Но, зная Пеку, не стал этого утверждать.
Он неторопливо к казачке подошел, вертя, правда, шеей, словно тесен воротничок.
– Ну, ты готова?
– Я всегда готова!
Ссыпала снетка в рюкзачок, на плечико накинула. Все же снеток не отчепился от нас, чувствую – будет фигурировать в деле!
– Где искать-то вас… если что?
Все оргмоменты на мне!
– Зачем? – величественно он произнес. Но она ответила проще:
– Та на сейсмостанции мы.
– Где?
– Та я ж работаю там.
Обмер я. Пека и сейсмостанция… Вернулись бы лучше в «Горняк», пиявок бы друг другу поставили… но их вдаль неудержимо влекло.
– Та я ж сегодня не в смену, – угадав, видимо, мои мысли, зарделась она. Не в смену! Но Пека-то всегда в смене! От него всегда надо рекордов ждать.
Проходя мимо ларька «1000 мелочей», он вдруг приобрел два карманных приемничка: один мне протянул.
– Если что будет – услышишь.
Такой, значит, масштаб! Второй приемничек взял себе. Самому тоже интересно.
– Не пропадай! – Сцепку снетков из ее торбы протянул мне. Ушли по солнечному лучу.
В арьергарде я. Прикрываю наступление. Первый час внимательно слушал радио, сидя на скамье. Смеркалось. В сон клонило. Пока, кроме переворота в Санта-Домингес, не было ничего. Ночь. Мирный стрекот цикад. Дремал.
Павлин опять завопил. Меня, может, и не разбудил – но совесть точно… Отпустил Пеку на произвол судьбы. И Гуню бросил. Попал средь двух огней! Не считая третьего, своего… Заснул?
И вдруг надо мной, как коршун над скалою, Гуня завис. Угрызения совести материализовались так быстро? Могли бы и подождать… или это сон?
– Ты как меня нашел? – задал хитрый вопрос. Если скажет, что через сон, – это будет понятно.
– Музычку слушаешь? – указал на приемник. Да, похоже, это не сон. – А работать кому? Реакция поднимает голову!
Я бормотал с надеждой, что, наверное, она ее еще долго будет поднимать…
– С тобой невозможно разговаривать.
– Нет, нет, я помню! Все озарю! Что надо?
– Так! – схватил у меня из горсти пару снетков. – И ты туда же?
Видать, эта сушеная золотая рыбка, полностью скомпрометированная, манила и его. Я на Гуню смотрел. Красивый был парень. Но погубила еда.
Похоже, друг мой на взводе уже, причем не только эмоциональном. На кого опираться? В руках у Гуни вдруг появилась бутыль. Откуда? Прежде не замечал. Гуню всегда за образец благоразумия держал… и таким он у меня и останется.
– С бутылкой поосторожнее, – предупредил я.