– Ну а сейчас ты это дело, вроде, подхватил? – осторожно спросил я. Не оборвать бы ниточку.
– Ну! А куда денешься? Пьяницу от любимого дела не отучишь. Работаем, – скромно Пека сказал.
– Тогда продолжаем! – я прохрипел.
Глубокой ночью мы оба, обессиленные, пластом лежали на полу нашей каморки. И вдруг со скрипом отъехала дверца, и прекрасная комендантша своими дивными белыми ногами запихнула к нам полосатый матрас.
– А цыпа эта доиграется, – прохрипел Пека. – Пол-Федора я ей засажу.
– Ты щедр.
Проснулся я от каких-то ритмичных скрипов. Лежал, смежив веки. Неужто это он уже исполняет страшную свою месть в отношении комендантши? Вот он, рабочий напор! И какое-то полыхание. Северное сияние, что ли, сюда провел? Смело открыл глаза… Господи – это он челку свою расчесывает металлической гребенкой – другая, видимо, не берет!
– В один дом приличный хочу тебя отвести. Жениться думаю.
Если я не лежал бы – упал! Клиент мой неожиданно открылся светлой стороной.
– А сейчас, что ли, утро уже?
– Еще день.
Да, денек емкий получился!
– Ну одеты, вроде, адекватно, – оценил Пека. – Идем.
Мы шли через Кожевенную слободу, вдоль Яузы. Хорошо, тепло! Лужи пышно окаймлены пушистым тополиным пухом, темнеющим к середине от краев.
– Дед его кожемякой был…
– Чей?
Пека удивленно остановился.
– Чего – чей? Кузьмина!
– Так мы к нему, что ли, идем?
– Ну!
Лихие он выбирает маршруты.
– А по себе дерево рубишь? – поинтересовался я.
– Так меня, сына каторжного, на спецфакультет взял!
Это я слышал уже. А потом на эту же каторгу и направил. Любит Пека непосильные рубежи.
– Дед его кожемякой был. Мял портфели…
Выбор удачный.
– Намял дом.
И теперь, понимаю, мы туда идем?
Про деда как раз я готов был послушать: думал, отдохну, в сценарий это вряд ли войдет.
– Все шишки государства, с царской еще поры, в очереди стояли за портфелем его. И лыбились подобострастно: «Вот кто на самом деле портфели нам раздает!»
– А в кандалы? В Сибирь?
– А портфели?
– Тоже верно.
– И никто, заметь, не смел поторопить его. «Рано ишшо», – и весь разговор! И в советские времена – то же самое.
Добрались, слава богу, и до советских времен.
– Дом, во всяком случае, не отобрали…
Где ж тогда, действительно, мять? Да, идеальные отношения художника с государством. От художника, конечно, многое зависит. Но важно еще – что мять.
– На похоронах его все вожди были…
И покойные, видимо, тоже.
– Стояли все сами не свои. Один все рыдал, не мог остановиться!
Дзержинский, видимо.
– Хоронили его…
Видимо, в портфеле.
– Хотели у кремлевской стены. Но Кузьмин наш – внучок-то! – соображал уже. У кремлевской зароют – выкопают. Потребовал Ваганьковское.
– Смышленый.
– Ну так с раннего детства среди вождей.
Мне бы такое.
– На коленях прыгал, считай, у всех, пока те ждали в беседке свой портфель.
И допрыгался. Портфель себе тоже намял.
– Меня, сына каторжного, на спецфакульет взял!
Это мы слышали уже. Пека это как заклинание повторяет.
– Батя всю дорогу мне: «Петр-рович – друг! Поезжай – все тебе сделает». Точно! Дает с ходу, что ни попроси. Этот год – вентиляторы с пневмоприводом для взрывоопасных шахт, дробилки, шнеки, резцы – это лишь в этот год! – Он даже икнул от пресыщения. – Ну и вообще. Все эти годы поддерживал: «Только честь отца не урони!»
С честью отца его непростая ситуация.
– Так ты на Кузьмине, что ли, жениться собираешься? – съязвил я.
– А, тут дело такое – дочь у него.
Это он с неохотой сказал. Но без дочери никак! Без дочери бы с женитьбой проблемы возникли.
– Да, широко замахнулся.
– А чего же? Я наглый раб.
Ясно. Пека, как и батя его, тоже нацелился на дочь командира. Традиции блюдет.
– Ну давай, давай, – я оживился. Что за кино без лиризма? Даже в советских производственных фильмах лиризм бушевал!
– Кончал тут Горный. Инка росла.
Пауза. Энтузиазма не наблюдаю. Производственная тема бойчей у него шла.
– Ну и, надеюсь, выросла? – подстегнул я сюжет.
– Прихожу к ним с дипломом. С цветами… Она одна.
– Та-ак, – произнес я настороженно. От Пеки нужно ждать опасности на каждом шагу.
– Гляжу – она смутилась даже. Теперь-то ее не смутишь.
Сложные, видимо, отношения.
– Ну а тогда-то встречались мы.
Почему у него каждая формулировка угрожающе звучит?
– «Ты, наверное, в Москве хочешь остаться?» – спрашивает. Зарделась вся.
Везет некоторым.
– Это мне – горняку?! – Пека вдруг рявкнул. Я даже отшатнулся от него. Слава богу, я ничего такого ему не предлагал.
– Во! – Пека характерным жестом гулко хлопнул ладонью по сгибу руки.
– И она это видела?
– Нет, – Пека с сожалением произнес. – Так догадалась.
– Так чего мы идем?
– Так а ты на что? Разберись!
Поручил мне ответственный участок. Я-то думал, что я на нем еду. А фактически – он на мне.
– Так ты с той поры не показывался, что ли, ей? – какой-то я нездоровый интерес ощутил к делу.
– Почему? Заезжал к Кузьмину по делам.
Понимаю: шнеки, резцы.
– И дочерью интересовался, – подсказал я.
– Ну – когда время было, – скупо подтвердил. – Сейчас она фу-ты, ну-ты… искусствоведша вся! – Пека повертел костлявой рукой. Неужели такая страшная? – Только ранний Ренессанс интересует ее. Когда он был, кстати? Ну ладно. Разберись.
Большие полномочия дает.
– Во ВГИК этот поганый она направила меня!
На «поганый» я обиделся.
– А другой дочери, попроще, у него нет?
– Для тебя, что ли? – добродушно спросил.
– Да нет. Для тебя.
– Нет, – произнес грустно.
– Тогда, может, выждем? Закончим ВГИК…
– Да понимаешь, какое дело… – стал репу чесать.
Производственная необходимость?
– Тут еще нарисовался жених.
Задача осложняется.
– Кто такой?
– Да сам же я его прислал!
– С какой целью?
Пека мучительно чесался, – затрудняясь, видимо, назвать цель.
– Ну, поступила к нам жалоба… в партком, на руднике.
Издалека идет.
– От Виолетты, ночной уборщицы нашей. Обидел ее молодой специалист. Виолетту любили у нас. Вызываем. Раньше не видел его – сразу после института к нам в рудоуправление прислан. Надо б мягче с ним. Спрашиваю его в шутку: «Что же ты? К тебе ночью подходит дама – и ты не знаешь, как с ней вежливо обойтись?» «Отстаньте от меня с вашими ночными дамами!» – вдруг закричал. Вижу – не вписывается паренек. Находится вне компании. В наших условиях так не проживешь. Дано не каждому. Ладно, написали направление в аспирантуру ему. Свою тему ему отдал, «горение руд», и все наработанные связи мои, Кузьмину письмишко… И вот – притулился он, мелкими услугами промышлял. Защитился, в министерстве работает… И тут место забил.
– Пробился, значит?
– Так у него родни тут полгорода! Коренной москвич. Знатного рода. Тут у него целый клан. Оказывается, ночью тогда, в раздевалке, он сценарий писал. Ну… когда Виолетта подъехала к нему.
Еще один сценарист?
– Да ты видел его, – вздохнул Пека.
– Я?!
– Да возле сортира приставал к тебе.
– Возле какого сортира?
– Во ВГИКе же! Ну ты тупой.
– Ланской?!
– Сообразил наконец-то!
Да… Крепких он себе подбирает соперников!
– А она что?
– Да говорю тебе – только ранний Ренессанс интересует ее.
– Да-а. Надо было, видимо, до Ренессанса брать.
– А ты на что? Разберись.
Поставил, считай, начальником участка.
Мы прошли Кожевенную слободу, свернули в Сыромятническую. В простое место Пека не поведет!
– И на руднике голова кругом, а тут еще эту проблему надо решать! Ну ты, в общем, прикинешь тут все.
Спецзадание! Мы прошли Сыромятническую слободу, свернули в Сыромятнический тупик. Только еще этого тупика нам не хватало!