Но пока, таких, как я, всегда оставляют на потом…
Я запинываю жестяную банку в кусты так, что рвётся носок моего исхудалого кроссовка. Я пытаюсь спрятать дырку, закрепляю ниточки и одновременно придумываю оправдывающую меня легенду, ведь папа будет сильно ругаться. Все тщетно — дырка настолько большая, что вываливаются несколько пальцев ноги.
Сижу до заката под вишней и не решаюсь зайти в дом. Не хочу. Помимо строгого выговора, на ужин меня ждут слипшиеся макароны, которые я просто терпеть не могу. Порой мне кажется, что мой кишечник слипнется от дешёвых «бантиков», «рожек», и я умру самой нелепой смертью. Обо мне напишут в газетах и спрос на макаронные изделия сократиться в несколько раз, и может быть тогда…
Может быть, тогда отец обратит на меня внимание?
Я грызу горькую тростинку и внимательно рассматриваю соседний двор. К бабушке Наде приехал сын. На большой машине. Настоящей. С фарами и номерами. У нас с папой такой машины нет. «На кой она мне? Кроме выхлопных газов — толку никакого. Вырастишь и бери себе все, что хочешь», — отвечает папа, когда я прощу его купить такую же.
Сын бабушки Нади приехал со своей женой. Они улыбаются. Собирают ягоду. Жарят мясо. А я ни разу не ел жаренное на костре мясо. Но, пахнет оно вкусно. Даже сейчас, у меня текут слюнки.
Интересно, жаренные червяки хороши на вкус?
В какой-то момент, из дома выбегает девчонка. Такая страшненькая. Чумазая. Платье мятое. Колготки расстянуты на коленках, сандалики расхлябанно болтаются на ногах, а огромный бант, едва держаться на худенькой, белокурой косичке. Её глаза с хитринкой — девчонка что-то задумала.
Она незаметно выбегает со двора, пролазает в большую щель забора и выбегает на дорогу. Гуляет. Ковыряется в траве, пинает камни, елозит палку в луже, а потом, подходит к деревцу и о чём-то думает. Секунда, и худенькие ручки вцепляются в такой же хрупкий ствол. Девчонка трясёт дерево.
Но зачем?
Пробираюсь через кусты поближе и приглядываюсь — там гнездо. Разбойница трясёт дерево до тех пор, пока ей на голову не падает птенец. Она взвизгивает и испуганно оглядывается по сторонам. Надеится, что взрослые ее не видят.
Я прилипаю лицом к забору, подглядываю и дышу носом через щель. Жду.
Что она сделает дальше?
Вероятно пожалев о своих деяниях, девочка берет ладошками лысого птенца, подпрыгивает, хочет вернуть его обратно, но карликовый рост не позволяет ей сделать это. После нескольких неудачных попыток, она отчаивается и начинает хныкать. Все громче. И громче.
— Чего ревешь? — спрашиваю я, перелезая через забор.
Девчушка вздрагивает от неожиданности, а потом трёт нос до красноты.
— Я до гнезда не достаю, — жалобно отвечает она, ещё детской, не сформировавшейся речью.
Я гордо задираю подбородок, тем самым кажусь ещё выше.
— Давай помогу, — говорю я и, забрав уродливое создание из ее рук, возвращаю его к остальным птенцам. — Вот так, — спрыгиваю я, и отряхиваю ладони.
— Спасибо, — пищит она, размазывая по лицу грязь со слезами. — Теперь, он не умрет.
Я поджимаю губы и деловито качаю головой.
— Ошибаешься. Ещё как умрет.
Девчонка трёт распухшие от слез глаза.
— Это почему?
— Ты брала его в руки, — объясняю я. — На нем остался твой след. Запах. Его мать откажешься от него, и перестанет кормить. Так что, он все равно умрет.
Девчонка слушает разинув рот. Переваривает. А потом снова хнычет.
— Не реви, — требую я. — Чего, как маленькая?
— Просто жалко, — девчушка опечалено вздыхает и водит концом сандаликом по траве, а потом смотрит на мою обувь.
Я завожу рванный кроссовок за ногу.
— А мне нет, — равнодушно заявляю я. — Ведь мы все когда-то умрем.
Её глаза округляются. Она искренне удивленна.
— Честное- пречестное?
— Конечно, — усмехаются я. — Твоя бабушка, мама, папа, кошка — все они когда-то умрут.
Девочка хмуриться.
— Ты врешь, — бурчит она. — Это не правда.
— А вот и нет! У папы моего спроси! Он докажет!
Она принимает мою правду. Задумывается.
— И ты тоже умрешь?
Я пожимаю плечами.
— Да, как и все.
Она пристально смотрит на меня. Видимо, жалеет.
Мне не по себе. Прежде, никто так на меня смотрел. Мне непривычно тепло. И пусть это тепло излучает маленькое чудовище, я сохраняю его в своем бракованном сердце.
— Василиса! — зовёт её бабушка Надя. — Иди мой руки, и быстро ужинать! Дедушка убрал всю морковку из твоего супа!
Девочка машет мне рукой и, закусив язык, вприпрыжку бежит к себе во двор.
Я провожаю взглядом это неуклюжее создание. Очаровываюсь. Кажется, даже чуть-чуть восхищаюсь. Фикструю это ощущение в памяти.