— Господи, Томка! Я тоже через такую мясорубку прошла, что врагу не пожелаю, но кончилось же все...
— Ты в этом уверена? А если сейчас Андрей снова заявится? Что делать будешь?
Не заявится. Мне вчера Глеб сказал — он в Москву уехал. Насовсем. А перед отъездом на прощание мне всю квартиру покрушил. Вот остатки мебели в углу, видишь? Теперь еще перед хозяевами отчитываться придется...
— Ну, это не самое худшее... Устала я... — пустым голосом сказала Тамара.
— Это похмелье, — улыбнулась Алина, пытаясь поднять подруге настроение. — Томка, ну, правда, не грузись! Что-нибудь придумаем! Неужели на этого Измаиловича управы нет? У нас же, в конце концов, не рабовладельческий строй?!
— Твоими бы устами... Ладно, иди, а то опоздаешь.
— Ты тут побудешь одна? Или хочешь, я позвоню на работу и отменю на сегодня занятия?
— Нет, все нормально. Иди.
— Я ключи заберу. Если куда-нибудь пойдешь — просто дверь захлопни. Но я тебя очень прошу — лучше не уходи. Дождись меня. Я вернусь, что-нибудь придумаем.
— Хорошо, — кивнула Тамара. — Выпить у тебя что-нибудь есть?
— Ты вчера от Измаиловича полный пакет привезла. Все в холодильнике. Только... Может быть, не стоит напиваться? Этим все равно проблему не решишь...
— А ее ничем не решишь, — мрачно сказала Тамара и закурила.
— Томка... — растерялась Алина. — Я тебя в таком настроении одну не оставлю.
— Да нормально все, — через силу улыбнулась Тамара. — Сама же сказала — похмельный синдром. Весь мир в черном цвете...
Алина вышла из квартиры, спустилась по лестнице. На душе ее было неспокойно. «Я же не сказала Томке, что беременна, — подумала она. — Ладно, вернусь, расскажу...»
Около дверей института Алина увидела Глеба.
— Здравствуй. Я ждал тебя... — шагнул он навстречу Алине.
— Мы же обо всем вчера поговорили... Зачем ты мучаешь и себя и меня?
— Я подумал, что тебе сейчас понадобятся деньги...
Алина хотела было возмутиться, но Глеб остановил ее гневную тираду:
— Подожди, не возражай. Это не взятка и не откупной. Тебе сейчас действительно нужно хорошо питаться и заботиться о себе. О себе и о будущем малыше. Пожалуйста, не отказывайся от моей помощи. Ты же обещала... Тем более что, как ты сама говорила, в этом ребенке течет и моя кровь...
— Хорошо, — подумав, согласилась Алина.
Глеб облегченно вздохнул и протянул ей конверт с деньгами.
— Здесь не так много, как мне бы хотелось, но я каждый месяц буду помогать тебе...
— Спасибо, — поблагодарила Алина и скрылась за дверью.
Глеб долго стоял, глядя, как открываются и закрываются двери института, впуская и выпуская беззаботных студентов.
Только сейчас он окончательно понял, что потерял Алину навсегда. Эта умная и красивая женщина, с которой он только что разговаривал, лишь отдаленно напоминала ту наивную девчонку, которую он так любил. Женщина, в которую она превратилась, благодаря и ему тоже, была для него недосягаемой. Глеб почувствовал себя скульптором, который влюбился в свою скульптуру. Как Пигмалион, он действительно создал совершенную женщину. Совершенную для себя. Только эта женщина, ожив и воплотившись в то, что она есть, его женщиной не стала...
В институте, как обычно, было холодно. Алина зашла на кафедру, поздоровалась с Ланой, которая куталась в шубу.
— Мерзнешь? А почему обогреватель не включишь? — поинтересовалась Алина.
— Проводка полетела. Сейчас там электрики копаются.
— Так занятий не будет? — обрадовалась Алина.
— Похоже на то. Ты у Ивана Петровича спроси.
Алина зашла в кабинет декана.
— Авария, авария, Алиночка, — развел руками Иван Петрович. — Все занятия на сегодня отменяются. Думали, что быстро починят, а они возятся уже два часа, и конца-краю этому не видно.
«Хорошо, — думала Алина, спускаясь по лестнице. — Надо будет сейчас быстренько в магазин забежать, Томке кефирчика купить...»
Подходя к дому, Алина замедлила шаг. Около ее подъезда толпился возбужденный народ. У Алины екнуло сердце. Она стремглав бросилась в толпу, растолкала застывших людей и не смогла удержать дикого крика.
На грязном снегу, неестественно вывернув шею, лежала Тамара. В уголках ее губ застыла кровь, в открытых, невидящих глазах отражались серые, клочковатые облака, а на бледном лице застыло выражение смертельной усталости.