– Нет, этот сбудется, он вещий, – с насторожившей меня убежденностью, возразила она. – Ты ведь тоже мне вначале приснился, а потом сбылся, я тебя встретила и сразу узнала.
– Лидочка, ты моя единственная отрада, в тебе вся моя жизнь! ‒ хотя я знал, что Отрада живет только в полях под Херсоном. ‒ Поверь, утренние сны не сбываются, – сказал я с уверенностью, которой на самом деле не чувствовал. – А бабочка, это символ души.
«Или непостоянства? ‒ подумалось мне. ‒ Непостоянства души?»
‒ В ее бессознательном влечении к свету нет ничего плохого, – у меня непроизвольно промелькнула мысль о саморазрушительной стороне бессознательного. Говорят, что приговоренные к смерти, переживают мгновения необыкновенного душевного подъема, как бабочки, летящие на огонь, они испытывают ни с чем, ни сравнимое наслаждение, лишь погибая.
– К тому же, что это за свечка из гуталина? Ты же знаешь, все свечи белые, даже во сне. Согласна?
‒ Ты просто хочешь меня успокоить, ‒ с сомнением сказала она.
‒ Нет, это правда. Все это знают, ‒ пробормотал я, сам себе не веря.
Я почти осязаемо ощутил тревогу, будто крылья ночной птицы прошелестели надо мной, и я заговорил сбивчиво и несвязно, стараясь переубедить ее.
– Ты ведь меня знаешь. Да, я родился под знаком Огня и огня во мне хватит на двоих, но этот огонь может только согреть, а не обжечь. Огонь очищает наши мысли, отделяет черные от белых. Хочешь принять верное решение, посмотри на пламя свечи.
Я замолчал, заметив, что она меня не слушает, завороженная то ли светом зарождающегося дня, то ли каким-то далеким видением.
– Слова, слова… Мы в паутине слов и подменяем словами дело. Люди говорят и говорят, и от пустых слов пустеет душа, – с тоскою в голосе сказала Ли.
Она села, прислонившись спиной к стене. Ее глаза двумя черными неподвижными зрачками с бессмысленной пристальностью устремились куда-то мимо меня, в себя. Темные тени придавали им еще бо́льшую печальную выразительность. Овеянные воспоминаниями о пережитом, черты ее лица излучали какое-то едва заметное лучистое сияние, подобное тому, которое изображают иконописцы в виде нимба.
– Как грустно, что Мотылек никогда не подружится с Огнем… – едва слышно прошептала она. – Что-то мне тяжко, ангел Грусти обнял меня. Чует что-то сердце, да мне не кажет, – лицо ее словно опустело, и она показалась мне такой слабой и одинокой, какой я ее еще никогда не видел.
– Может, это твоя Доля зовет тебя? – бодрясь, я стараюсь развить одну, из рассказанных мне ею самой, просто решаемых баек. – А ты не откликайся, пошли ее, как ты говорила: «До лихой годины и чертовой матери!»
– Твоя правда, к матери, так к матери, – тяжело вздохнула Ли.
Она очень изменилась, будто обвалилась изнутри, осунулась лицом, опала в груди, оставаясь, как ни в себе, словно никак не могла вернуться из тех далей, где побывала. И у меня вдруг появилось странное ощущение, которое трудно передать словами: мне показалось, то ли подумалось, будто ее отзывают, и она повинуется какому-то темному зову из неизвестности.
– Представляю, какая у него мать… – немного оживилась она. – Пойдем туда, где небо без крыши, ‒ предложила Ли.
‒ Пойдем, ‒ с радостью поддержал ее я, ‒ Поднять якоря!
Она взглянула на меня большим печальным взглядом и улыбнулась такой беззащитной улыбкой. Навсегда осталась со мной ее улыбка на бледном растерянном лице, как лунный свет в тумане, ‒ маленькая потерянная душа.
Она включила радиолу «Ригонда» на длинных тонких ножках, похожую на марсианина из «Войны миров», и поставила свою любимую пластинку. Когда был на каникулах, я записал ее в студии звукозаписи на фотографии с видом Херсонского порта, где я когда-то подрабатывал, перебирая марокканские апельсины. Ли с ней не расставалась и постоянно носила в сумочке, в небольшой, иллюстрированной цветными картинками книге по кулинарии.
Надо как-то бороться с хандрой Ли. Случается будущее предупреждает нас о себе во снах, но этот ее утренний сон полная чепуха. Пусть сегодня все будет, как будет, но завтра в лесу под Беленьким у костра я устрою ей великое камлание[53]. Надо принести какой-то дар нашему солнцеликому Хорсу, лучше всего что-то свое, личное, платок или лоскут ткани от одежды. Вообще-то, сущность приношения не имеет особого значения, важен сам ритуал и сердечное обращение к божеству за помощью. Я найду место силы и выберу шаман-дерево, мы привяжем к нему каждый свой лоскут и попросим Хорса вывести из нас Грусть-Тоску, отвести ее к Днепру и столкнуть с крутого берега. Пусть плывет она от нас далеко-подальше, в самый Понт Эвксинский, а там, посреди «Гостеприимного моря», да распахнутся воды и примут ее навсегда. Уверен, этот языческий обряд произведет на нее впечатление и избавит от нудьги. А сегодня, пусть все идет так, как она хочет.