Вести Ли в таком состоянии домой было нельзя. На такси я привез ее на квартиру к Клане. В этих приездах прослеживалась уже какая-то закономерность. Кланя, глядя на нас, как всегда, рассмеялась. Какой она все-таки дурносмех! Намного позже, в другой своей жизни, я узнал, что смех без причины ‒ лучший смех на свете. И как-то раз, спросив Кланю, чего она хохочет? Услышал ответ: «Сама не знаю. Бывает мне хочется плакать, а я смеюсь».
Сказав, что идет к подруге и вернется завтра, Кланя попросила, чтобы когда мы будем уходить, заперли комнату, а ключ положили под половик перед дверью. Я знал причину ее беспокойства, украсть в комнате у Клани было нечего. Как раз этого, она болезненно стеснялась. Поселившись в этой коммунальной квартире, она, открытая душа, пускала в свою комнату соседок, которые чуть ли не в глаза, принялись о ней судачить, упрекая ее в нищете. Теперь граница на замке, плюс упорно распускаемые Кланей слухи о том, что она купила и вот-вот привезет, то ли уже привезла и расставила в своей комнате новый импортный гарнитур, торшер и даже фортепиано... Этим мебельным гарнитуром и фортепиано (которое на трех ногах…), она дразнила их уже несколько недель, доводя своих соседей до конвульсий, закрывая перед их любопытными носами дверь, для надежности занавесив ее со стороны комнаты каким-то покрывалом.
– Зовсім забагато для жінки – не є доста[46], – улыбнулась она мне на прощанье, указав глазами на Ли, и исчезла.
Ли уже спала, сидя за столом. Я отыскал в одном из ящиков рассохшегося комода относительно чистые простыни, перестелил постель и уложил Ли. Голова моя была пуста, все мысли покинули ее.
‒ Пить, ‒ попросила Ли, голосом тихим, как вздох.
Я отпоил ее вначале холодной водой, а потом кипятком с рафинадом, чая у Клани не было. На общей кухне с потолком в пятнах плесени и протечек, я случайно взялся за не Кланин чайник и получил въедливое замечание от задушевной Кланиной соседки (от «задушить», по ее определению), старой образины с повадками тюремной надзирательницы. Выслушав пару ее реплик, я понял, что передо мной искусница по части гнусных намеков.
Коммунальная кухня ‒ главная достопримечательность коммунистического быта. Вокруг была невероятная грязь. Подошвы липли к линолеуму, из-за многолетних наслоений грязи рисунок на нем исчез. Однако заметно было, что обитатели этой коммуналки все-таки тяготеют к чистоте. Чтобы не мыть газовую плиту, они ее периодически красили. Краска не держалась на жирных наростах грязи и отслаивалась пластами, от этого создавалось впечатление, что газовая плита одета в лохматую шубу. Выждав пять минут, я вернулся на кухню забрать закипевший чайник, здесь меня уже поджидал целый трибунал, вернее «сталинская тройка» из трех старых фурий.
Пока я галопировал по коридору до Кланиной комнаты, перебрасывая с руки на руку раскаленную ручку чайника, они скакали по бокам в виде эскорта, торопливо сообщая мне, что давно уже подозревают Кланю в недостойном поведении и других тяжких преступлениях, и давно бы уже донесли на нее в компетентные органы, если бы имели свободное время. Уже в захлопнутую перед ними дверь они выкрикнули все, что они думают о Клане, обо мне и всех на нас похожих, вымещая на мне годами накопленную злобу на соседей и весь мир в придачу.
На меня будто вытряхнули грязное пыльное тряпье. Откуда берется этот злобный хлам? Эти руины бывших людей, разве, они всегда были такими? Едва ли, и они когда-то были молодыми, как и все мы, а стали конечным продуктом нашей замечательной жизни. Неужели подобные метаморфозы ожидают меня и Ли? А, чем мы лучше? Как жаль, такой бесславный конец. Нет, я на него не соглашусь. Никогда!
Быстро темнело. Затянутое тучами небо за окном слилось с подступающими сумерками. Ли протрезвела настолько, что потребовала от меня интимной близости. Скрепя сердце, я разделся и лег с нею рядом. Она лежала на спине, плотно зажмурившись, передо мной чернели дыры ее ноздрей. Согнув ноги в коленях, она выгнула спину, когда я расстегивал ей лифчик. Ее руки, как дуги капкана, сомкнулись вокруг моих плеч.
При малейшем движении металлические пружины кровати издавали душераздирающий скрежет. К счастью, это продолжалось недолго, алкогольное отравление свело на нет ее желание. Было слишком поздно, и мы остались здесь ночевать. Я никак не мог заснуть, лежал рядом с ней, одинокий, будто ее не было рядом, не понимая, почему я чувствую себя совершенно опустошенным? Она, словно выпила из меня жизненные силы, не дав взамен ни нежности, ни тепла. Подумал я, незаметно проваливаясь в темную яму сна.