Леонид Иосифович дослушал монолог, кривясь, сопя, трогая до бесконечности нос, уши, теребя лацканы теплого пиджака.
– Ужас, – сказал он. – Бездарно. Убого. Никак. Ни-как. Перекур пятнадцать минут. И следующая сцена. Ковтун, не уходи, еще хочу тебе кое-что дать попробовать. Хорошая ты артистка, Алевтина. Кудряшова! Что ты там смеешься? Как с гуся вода? Не получается пока ничего, поняла? Ни-че-го!!!
Так мы бились-бились два месяца над отрывком, и незадолго до экзамена я поняла – меня отчислят. Выхода – никакого. Что бы я ни делала, как бы ни играла, как бы ни меняла отношение, настроение, интонацию – Чукачин багровел при первом звуке моего голоса. В искусстве только так и должно быть, наверно. Нравится – не нравится. Иногда совершенно неуловимо, непонятно почему. Вот как с первой минуты на первом же прослушивании невзлюбил он меня, так и невзлюбил. Так и трясся, видя меня. И хотел только одного – больше не видеть никогда.
За два дня до экзамена я подошла к Волобуеву.
– Что? Как дела? Что такая грустная, Катя? – Волобуев был старшим преподавателем на курсе и формально, да и не формально, а по-настоящему был главнее Чукачина. И мне симпатизировал, я это чувствовала.
– Мне Чукачин собирается двойку поставить на экзамене. У меня очень плохой отрывок, Алексей Иванович… В смысле, я плохо играю…
– Шекспир?
– Шекспир, – вздохнула я.
– Королева…
– Елизавета. Но только я не королева, Алексей Иванович, ну это совсем, наверно, не мое, никакой королевы у меня не получится…
– Что это вдруг? – прищурился Волобуев.
– Ну какая я королева…
– А кто ты? – засмеялся народный артист. – Зайчик с трогательными ушками, что ли? Плечи расправь, говори пониже, не пищи, в пол не смотри – вот и королева настоящая.
– Я…
– Хорошо, – Волобуев потрепал меня по плечу, – не переживай так, я все понял. Давай сегодня вечером, после последней пары, в девятнадцатую аудиторию приходи. Не задерживайся только. А то у меня завтра утром съемка, рано вставать надо.
– Спасибо, Алексей Иванович!
Я никому не сказала, даже, на всякий случай, Альке не обмолвилась, что Волобуев согласился со мной порепетировать. Почему не сказала, не знаю. Может быть, потому что все без исключения, и Алька тоже, были к нему неравнодушны. У всех были мальчики, или уже мужья, или женихи, или даже два… Но в Волобуева все девочки были влюблены – безоговорочно. Его нельзя было не любить. Он никогда не ругался, его практически никто и ничто не могло вывести из себя, он был остроумный, всегда свежий, выспавшийся, аккуратный, со всеми вежлив и дружелюбен. Но это не повод, чтобы любить мужчину, нет.
Что-то в нем было от идеала, наверно. Высокий, стройный, статный, мужественный, яркий и… хороший. Не вредил, не интриговал, не унижал, на раз-два-три решал все споры и ссоры. Полная противоположность Чукачину, одним словом. Но Волобуев никаких провокаций в свой адрес со стороны студенток не допускал. Он отлично знал, что пользуется успехом, и… никак им не пользовался.
Самая смелая попыталась однажды сесть к нему на колени – мягонько так приподнял и убрал ее со своих колен, пальцем погрозил: «Ай-яй-яй!» Вторая попробовала, выпив лишнего после экзамена, отвести его в уголок и прижаться покрепче, услышала то же самое «ай-яй-яй». Я даже и не пыталась. Во-первых, он народный. Во-вторых, женатый. В-третьих – не в очередь же за «ай-яй-яйями» было становиться.
В девятнадцатую аудиторию я пришла без опоздания, Волобуев чуть задержался.
– Ой, прости, Катя! – Он внесся в класс как юноша.
Я залюбовалась им. Да, жалко, что он женат. Может, и я бы тоже подошла к нему…
– Текст дай мне, – попросил Волобуев. – Что ты улыбаешься? – удивился он.
– Да нет, – смутилась я. – Это я так…
Волобуев пробежал глазами текст.
– О чем речь, понятно?
– В общем, да…
– Ясно. Садись, поговорим.
Мы быстро разобрали отрывок, он вышел, встал рядом со мной – вот уж кто король так король, истинная правда.
– Смотри на меня и делай то же самое, сильно не задумывайся, что да зачем, настройся просто на меня и повторяй.
Я, как завороженная, повторяла за Волобуевым, а он играл королеву Англии Елизавету. Волобуев повышал голос, шептал, резко начинал ходить по сцене, и я следовала его рисунку.
– Как-то все по-другому… – поразилась я, когда мы дошли до конца. – И смысл даже другой получается.
– О, ты даже смысл уловила, – засмеялся Алексей Иванович. – Молодец. Теперь давай сама.
Я встала, посмотрела в его добрые светящиеся глаза – ну что делать, если в них и правда всегда был свет, много света, яркого, солнечного, – растворилась в них и проиграла весь отрывок. Он кидал мне реплики за остальных персонажей. Один раз остановил меня, вышел из-за стола, взял за руку повыше запястья: