Ни один актёр не способен сыграть совесть, пока сам её не призовёт. Этот человек сыграл, даже не призывая – но художник не заметил.
Перед ним мужчина, рождённый обманом, при чём, во всех смыслах этой фразы. Не вкусишь ложь – не проживёшь. Окутан какой-то самому неизвестной загадочностью, которая не дарит значимых ответов, лишь создаёт ненужные вопросы.
Серые, замученные глаза; растрёпанные волосы, которые красила длина, а не ухоженность; открытый лоб, чтоб оголить верхний символ, показав всем, что он этой птицей гордится; щетина, что не в силах скрыть символы его подбородка, благородные скулы. Одет в неординарное тряпьё – что-то похожее на тёмно-синий парадный костюм забытых веков, а на ногах были белые кеды.
Этому человеку, явно, легче без дома, и художник впервые ощутил, что и ему тоже. «Зачем тьма мне, если она повсюду в четырёх стенах? Зачем мне свет, раз над головою солнце? Видимо, чтоб было больше…».
–А я уже представлял как избиваю тебя одними ногами, – ответил, шутя, Арлстау, не дав возможности тому извиниться.
Нет смысла отвечать дерзостью, если не способен дать боя. Дерзость не может прикрываться немощностью.
Арлстау же битву дать способен, и хищные инстинкты, и чувство опасности ему нравились, были по вкусу. Однако, всё вокруг и внутри было не местом для боя и жестоких эмоций.
–Мечтай, – усмехнулся тот в ответ, протягивая руку, несмотря на то, что у Арлстау её нет.
Давно ему не протягивали руки. Все здоровались либо объятиями, либо на расстоянии, словно боясь напомнить о незабываемом.
Пожал твёрдую руку, как смог, не почувствовав ничего.
Кому-то могло бы показаться, что перед художником типичный, несерьёзный человек. Какой бы серьёзный вопрос не задай ему, он всегда ответит несерьёзно. Своих переживаний таким людям не подарить. Какая беда у него не случись, он всегда шутит, как ни в чём не бывало, и мало кому узнать, как выглядит его лицо, покрытое печалью. Но нет, он не такой, хотя Арлстау уважал таких, потому что в них нет жалости, и они говорят с тобой так, как ты того заслуживаешь, а не играют словами, потому что им тебя жаль.
–Приехал взглянуть на чудо?
–Нет, хочу нарисовать его, – зачем-то не скрыл правды художник.
–Да вы юморист, – улыбнулся незнакомец одной половиной лица, показав, что ухмылка – его выбор.
Ещё раз бросил странный взгляд на искусственные руки художника и ушёл, не попрощавшись и не представившись. Всё приходит вовремя и уходит тоже.
Такие люди сопровождают насмешками любые повороты судьбы. Глаза не выдают их, хоть прояви любую изощрённость, осыпая неудобством вопросов.
Чудо чудом, а место постепенно превращалось в помойку, ведь поток туристов был бесконечным, хоть и не брал это место количеством. Говорят, что у людей часто что-то происходило, как только собирались посетить холодную страну и дотронуться до деревьев, что дотянулись до небес – и перед дорогой, и во время дороги и после…
Бесплатное чудо намного привлекательнее чуда, за которое нужно платить. Деньги – это неотъемлемая часть жадности. Жадность без денег, как король без короны. Чем больше денег, тем больше хочется бесплатного – это самое важное доказательство того, что у монет есть своя магия, и эта магия сильнее любого человека, попытавшегося покорить её. Но здесь дело не в жадности. Уж от неё мир почти избавился и сразу стал почти красочным, начали думать не только о своём, но и о том, что вокруг.
У ближайшего торгаша купил ананасовый сок, воды для творчества и два пирожка. Потом помялся и купил у бабушки семечек, оставив ей сдачу, а она подумала: «Как же он их будет грызть?». Ответа на свой вопрос не узрела любопытными глазами – художник скрылся за спинами, где порадовал семечками стаю воробьёв.
Сам отобедал в кругу птиц, обделённых гордостью и начал искать удобное место для сотворения очередного шедевра. Столпотворение не мешало ему, ведь не один человек не способен заслонить собой такие деревья. При людях рисовать не очень-то хотелось – опыт был неудачным, но теперь художник защищён душой памяти, и это многое меняло, открывая новые горизонты для творчества…
Арлстау извлёк аккуратный мольберт из баула и, не спеша, установил его на невысокий холмик. Присел в ожидании стремящегося вечера, глазея на толпу, то сталкиваясь, то отталкиваясь от каких-то взглядов и не думал о них, думал о тех, что далеко.
Дерзкий незнакомец наблюдал в сторонке, прислонившись широкой спиной к маленькому, но пышному деревцу. Он крутил в руках массивную, серебряную зажигалку и размышлял над этим человеком. Конечно, ему было любопытно, как этот «шутник» будет рисовать. Был поглощён уверенностью, что вдохнуть жизнь в полотно способны лишь живые руки, а не искусственные. Уж кто-кто, но он дождётся первых прикосновений кисти, любил глазеть на новизну.