Нет. Она буквально наслаждалась тем, что могла бы наконец-то получить хотя бы несколько капель крови…
Желание убить его стало ещё более сильным. У неё не было ножа, но, тем не менее, она могла попытаться ударить чем-то его по голове.
- Скоро будем есть, - оглянувшись, промолвил Ягун. На его губах застыла достаточно приятная улыбка, но Лоткова чувствовала, что та никогда не была хотя бы на мгновение искренней.
Она пыталась как-то сдержать себя, этот порыв, который душил её и заставлял задыхаться от ужаса, но было слишком поздно. Возможно, ей пора уже сделать нечто более радикальное, чем то, что она творит сейчас, в конце концов, рвануться к нему и убить моментально, не оставив ни единого шанса на выживание.
Девушка сжала в руке камень, который только что подобрала на земле. Они вновь остановились там же, где и были, у гор, но теперь речушка была немного дальше, да и течение её казалось слишком быстрым.
Лоткова представляла, как Ягун буквально нёсся по этим камням, как его тело превращалось в какие-то клочья, комки мяса.
Удивительно, но одна мысль об этом вызывала у неё состояние странного полувозбуждения.
- Кать, ещё десять минут!
Он вновь склонился над костром, дожаривая мясо. То было бы пресным, потому что, естественно, соли им было неоткуда взять, к тому же, вероятно, травы, которые он отыскал, не такие уж и съедобные…
Но сойдёт.
По крайней мере, парень решил, что это будет лучшей заменой соли, чем любое отсутствие чего-либо, включая все виды специй.
В конце концов, мясо показалось ему достаточно прожаренным, и тогда он, оставив его остывать, посмотрел на свою руку.
Кровь всё ещё шла, и её приятный запах доносился до Лотковой. Она подкралась к Ягуну уже совсем близко, но тот, чёрт его подери, как-то слишком неуместно оглянулся, глядя на неё.
- Что ты делаешь?
- Ничего. Пытаюсь отыскать какое-то подобие тарелки, - улыбнулась Катя, с досадой швыряя камень на землю.
Она хотела убивать.
Она считала это своей нынешней потребностью и не собиралась отказываться от того, что требовал её организм.
Немедленно.
Совсем немного подождать, и она обязательно убьёт его. Совсем чуть-чуть, и не придётся больше ждать того отвратительного момента, когда он сам подохнет – она сделает всё своими же руками.
Неужели она когда-то любила его? Нет, вряд ли. Её ненависть была слишком сильной, чтобы любовь была правдой.
Она уничтожит его и будет счастлива в своём вечно гордом одиночестве, которого так ждала только времени!
========== Боль двадцать третья. Отголосок добродетели ==========
Гроттер понимала, что и сама выдержит не более пяти минут, но Иван уже наклонился, чтобы попытаться разжать её пальцы и не позволить взобраться обратно, наверх. Чтобы она не могла выжить.
Это выглядело просто отвратительно, и рыжеволосая смотрела в его синие глаза с такой ненавистью, что, пожалуй, Ивану должно было стать не по себе. Но, впрочем, разве он умел понимать, когда кому-то становилось плохо?
Гроттер уже даже не понимала, когда именно он стал вот таким. Таким злым, скорее даже злобным…
Способным убить, как он выражается, “для её же блага” – и впервые за все игры Таня вдруг поняла, что до такой степени сильно хочет жить, что просто не может ему поддаться. Она изо всех сил уцепилась в камень, пытаясь удержаться, но не получалось совершенно ничего.
Валялкин уже практически заставил Гроттер отпустить последний, спасительный камешек и рухнуть вниз, но вдруг схватился за сердце и резко отпрянул.
Гроттер не могла ничего сделать, лишь смотрела, как умирал, хрипя и хватаясь за горло, Валялкин, и насколько это жутко выглядело. Таня не могла ни помочь, ни помешать – она вообще ничего не могла сделать, только висеть над пропастью и надеяться на то, что незнакомец не пожелает убить и её.
Валялкин громко, истошно закричал.
Гроттер даже видела кровь, которая вдруг полилась из многочисленных, прежде несуществующих ран Ивана.
Тот извивался на земле, словно пытаясь ухватиться за что-то и остановить собственные неимоверно сильные судороги, а после схватил сам себя за горло и, не понимая, что толкает его на подобные действия, поднялся на ноги.
Его руки наконец-то отпустили собственную шею, но Валялкин неумолимо приближался к краю, вот-вот готовясь упасть.
Таня зажмурилась.
Она услышала лишь истошный вопль, который разразился по всей пропасти, эхом отбиваясь от каждой стены.
А после всё стихло.
Гроттер не знала, что происходило, только почувствовала, что её пальцы окончательно соскальзывают, и уже даже не сопротивлялась, просто отпустила свой последний оплот, единственное спасение, которое только могло быть в подобной ситуации. Нет, у неё больше не осталось шансов.
Таня уже представляла себе свободу полёта. Понимала, что встретит свою смерть почти так же, как и Иван – Валялкин с его проклятым отголоском добродетели, который считает, что для её же блага можно было запросто убить её.
Как же это было отвратительно, до какой степени противно, она всё равно не могла просто так взять и возненавидеть Ваньку.
Почему всё так?
Гроттер подумала, что пора уже прощаться с жизнью, но спустя мгновение осознала, что не падает. Чьи-то пальцы сомкнулись вокруг её запястья, а после кто-то с силой дёрнул её на себя, вытаскивая на землю.
Просто так подняться Таня не смогла. Она стояла на коленях, опустив голову, и цеплялась руками за траву, словно та могла помочь ей удержаться и не свалиться вниз ещё раз, уже окончательно.
Тот самый человек, который убил Валялкина и спас её, сейчас силком поднял Гроттер на ноги и легонько встряхнул.
Таня наконец-то осмелилась посмотреть ему в глаза.
Некромаг.
Она сама не понимала, откуда пришло подобное осознание, но смотрела в его чёрные-чёрные глаза, которые сейчас казались слишком тёмными, слишком холодными, и не могла больше увидеть ничего, словно в его облике только одни и глаза остались от всего внешнего вида.
- Жива.
Он выдохнул это с определённым облегчением, осмотрев её внимательно на предмет повреждений, а Гроттер, словно сумасшедшая, отметила, что у этого человека приятный, мягкий, практически бархатистый голос.
Ей казалось, что она сейчас потеряет сознание прямо сейчас, но вместо этого Таня чрезмерно внимательно рассматривала некромага.
Ей что-то не позволяло отвернуться.
Она скользила взглядом по его одежде – вполне обычной, если не считать что-то странное, похожее то ли на плащ, то ли на слишком длинное пальто – чёрное и, вероятно, защищающее от определённого вида погодных условий или, пожалуй, какого-то нападения.
Может, даже от магии.
Он усмехнулся, заметив достаточно любопытный, истинно женский взгляд, который, казалось, не должен быть свойствен Провидице. Впрочем, Провидицы и колдовать не должны, а у этой получалось.
Таня помнила, что некромага звали Глебом, но, тем не менее, больше никакой информации ей в голову просто не приходило.
Гроттер шмыгнула носом, словно пытаясь что-то понять, а после полушёпотом спросила:
- Зачем?
***
Гробыня устала идти. Ей хотелось упасть прямо здесь и отправиться в лучший мир, к её любимому, прекрасному Гломову.
Горгонова не отпускала.
Она вновь легонько подтолкнула Гробыню, словно заставляя вновь куда-то идти, а сама в тот же миг села прямо на траву.
Теперь местность начинала постепенно меняться. Они, почувствовав какой-то гром у ручья, отошли от него, отказываясь шагать вдоль, и теперь направлялись куда-то вглубь, как считала Горгонова, арены.
- Мне кажется, что мы идём не в ту сторону, - наконец-то прошептала Склепова. – Я хочу найти эту тварь и убить её.
- Лоткову?
- Да, Лоткову! – воскликнула она, с ненавистью глядя на Медузию. – А мы идём непонятно куда, отходим от ручья…
- Ручей – это границы. Я видела столько раундов, столько выпусков “Тибидохса”, что уже способна это определять.