— Я его знаю — с нашей же улицы.
— Угу. Тогда попроси его передать на галеон, сразу как тот зайдет, чтоб поостереглись на берег сходить.
— Это — дело, конечно. Только, как же ты сама то? Отсюда? К ним? Ведь теперь одна дорога — аспид этот даже слушать Зачу не станет.
— Так мне и это теперь… понятно, — только жаль, что, поздно. — А, знаешь, что?
— Что?
— Сейчас ведь время — послеобеденное. Значит… Люса, по дороге в порт, в Тимьяновом переулке есть кабачок одноименный. И там в этот час всегда Потап носом клюет — в гамаке на задней веранде. Не струсишь в такое место одна?
— Не струшу, дочка. Только, вопросик у меня: откуда ты про этот вертеп бандитский знаешь? — от самого «бандита», чтоб ты не переспрашивала.
— Люса, вот только — не сейчас! Скажи ему, чтоб летел ко мне со всех ног, но, через сад и прямо под окно моей купальни — мне его помощь нужна. Скажешь? — припала я к двери.
— Скажу, — буркнули с той стороны, а потом не утерпели и добавили. — А заодно и про то, откуда Потап…
— Да, Люса!
— Да, иду я уже… Иду!
А заодно и про мой первый «женский опыт» и про то, как я потом во всех мужиках разочаровалась. Да, и еще про то, как прямо из-под твоего курносого носа три месяца ключи от погреба «уводила». Вот про все это я тебе, Люса дорогая, и расскажу. Ага, сейчас:
— У каждой женщины в жизни есть события, которые она должна хранить в тайне, — важно пропыхтела я, усаживаясь на подоконник в купальне. А потом добавила. — Бедный Потап.
Ведь, дело здесь вовсе не в нем. Дело в моем личном заблуждении. И сначала, сразу после того, как Арс свалил за Море радуг, мы с Потапом просто «грустно дружили»: вздыхали по вечерам на нашей личной пристани и трескали Люсины мясные рулеты. А уж потом, когда к рулету парень присовокупил и бутыль сливянки, вдруг, решили нашу странную дружбу «углубить». А в чем заключалось мое заблуждение?.. Обычный девический туман в голове из взрослых книг, слухов и домыслов, изрядно замутненный еще и художественной «логикой»: хороший парень, значит — хороший друг и, конечно — хороший любовник. Или, с точностью до наоборот. В общем, всё — в одном цвете, только насыщенность разная. В живописи такая техника «гризайлью» называется. А у меня…
— Я-то думала, ты — другой: ласковый, нежный. А ты! — выдала я тогда не меньше моего обиженному герою-любовнику. Тот осторожно натянул на исцарапанную спину рубашку. Потом, уже застегиваясь, скосился в темноте на меня:
— Я тоже про тебя другое думал.
— И что именно? — с вызовом прищурилась я.
— Что ты — девушка, а не кошка с тюльпановой пустоши.
— Это я то — кошка? Ладно. Тогда ты — грубый, наглый мерин.
— Так мерин же — кастрат? — совершенно искренне удивился парень. Даже про пуговицы забыл.
Я же не растерялась:
— Да?.. А им и станешь, если еще раз ко мне с «этим» делом причалишь.
Потап уверенно хмыкнул:
— Да больно надо!
— Вот-вот. Сделаю тебе также больно, как и ты — мне, — мстительно пообещала я… На этом и разбежались.
И дальше около года делали вид, что оба в Канделверди — проездом. Так что, здороваться с «кем попало» не обязательно. А потом судьба свела меня с ветреной, как портовый флюгер, натурщицей маэстро Бонифаса. И в процессе ее позирования, я много чего из теории «вита интима» для себя почерпнула… Да… Бедный Потап. Хотя, мог бы быть и по терпимее. Так что, все равно, сам…
— Зоя!
— Чего ты кричишь? — шустро сунула я нос между рейками ставни. — Тиш-ше.
— Что у тебя стряслось? — подбоченясь, прошипел Потап.
Что у меня стряслось?.. Я сначала глянула на верхушки шумящих олив. Потом потянула носом дневной бриз с жасминовым шлейфом, подхваченным по дороге с моря, и скосилась вниз на мужчину:
— Я ухожу из дома, Потап. Если, конечно, ты поможешь… Ой, да не к тебе. Не переживай, — добавила, увидев округлившиеся на смуглом лице глаза. Парень не то облегченно выдохнул, не то тихо выругался и вновь задрал ко мне голову:
— Он тебя запер? — надо же, какая смекалка.
— Угу. Открыть дверь спальни сможешь? — надо же, какой вопрос умный.
— Сейчас гляну. Ты одна в доме?
— Одна. Но, все равно… — просунула я вслед Потапу до предела нос. — поспеши, — и сама, смахнув с подоконника, поскакала к заветному ящичку трельяжа.
Здесь, в шкатулке из радужных раковин, хранилось все мое материнское приданое: порванная золотая цепочка с медальоном, серебряное обручальное кольцо и самая большая драгоценность — «звездный» мамин набор. Подарок отца на наше с братом рождение, привезенный из заморской страны Ладмении: перстень, кулон и серьги с серо-голубыми звездными сапфирами. Вот его я напялила на себя сразу, как акт демонстрации собственной решимости. И… присела на кровать.