Григорий Ряжский
Наркокурьер Лариосик
Предисловие
В критических разговорах — с тех пор, как они стали формально бесцензурными, без ограничений и табу (в быту это называется беспределом), — смысл и сущность литературы и литераторства определяются как угодно, только бы не так, как раньше: мол, учебник жизни, зеркало, которое тянут по грязной дороге, «инженеры человеческих душ», «не врачи, а боль» и т. п.
Наиболее теперь распространено и уважаемо определение сути этого древнего двустороннего занятия (писания и чтения) — игра. При этом имеется в виду всё игровое разнообразие, доступное изготовителям и потребителям «текстов» (теперь всё «текст»: и бунинский «В Париже», и криминальный лубок, и стилизация для культурных риэлтеров): играют в смыслы слов, в сюжеты и идеи, играют в писательство и читательство. Высший класс — когда игра становится ловкой пародией, это очень любят западные слависты и отечественные журнальные обозреватели.
Сказать в приличном литературном обществе, что литература была, есть и будет пересказывание придуманных историй из жизни выдуманных людей, причём и люди, и истории создаются по образу и подобию созданных главным Сочинителем, — всё равно что издать в собрании неприличный звук, а то и хуже.
Григорий Ряжский именно сочиняет истории из жизни созданных в его воображении людей и вроде бы не стесняется этого.
Даже если читатель не знает, что автор по профессии кинематографист, он это поймёт сразу. Потому что повести и рассказы Ряжского не просто пересказ неких случаев из жизни и раскладов судьбы, но как бы рассказ своими словами уже снятых — мысленно, но какая ж разница? — фильмов. Выстроенный кадр, свет, монтаж, драматургия в целом сюжете и в каждом эпизоде… Чистое кино.
Особенно чувствуется это в повести «Апперкот». Нехитрый композиционный приём, вполне укладывающийся в известный оборот «вся жизнь промелькнула перед его глазами», отлично работает, если именно жизнь, именно вся и именно мелькает, полная мелочей и случайностей, суеверий и страхов, обыденности и фантазий. Улетел боксёр в нокаут — и судьба уложилась в счет рефери… Вот что значит киноопыт.
Как обычно и бывает, сложнее всего сочинителю дается почти прямой рассказ о себе — так получилось с повестью «Искусство принадлежит народу». А давший название книге «Наркокурьер Лариосик» вызывает вполне обывательское изумление: да откуда ж он это всё знает?! Думаю, ответ таков — в привычке сценариста собирать материал «с запасом».
Как дальше развернётся литературная судьба Григория Ряжского — кто ж знает. Моде он не следует, пишет, этого не скроешь, потому что распирает рассказать свою выдумку. Вызывает уважение и сочувствие. Бог в помощь…
Повести
Апперкот
— Один!..
Сразу за яблоневым садом начиналось старое кладбище. Изредка оттуда с резким криком вылетали вороны, черные как сама смерть, притаившаяся где-то там, ниже уровня кладбищенской земли, в промежутке между так и не растворившимся окончательно тленом самой старой из могил и загадочным центром Земли, далеким и горячим. Но чаще оттуда прилетали бабочки, бесшумные и беззащитные. Мама говорила, что бабочки дружат с ангелами и поэтому их нельзя ловить сачком и прокалывать потом иголкой, чтобы устраивать у себя дома колумбарий. Из своего гамака Павлик с интересом наблюдал за их неровным порханьем, пытаясь схватить и хотя бы на долю секунды закрепить взглядом причудливый узор пестрых крылышек. Одна из них, желто-белая, не очень красивая и не особенно большая, внезапно резко подлетела к другой, большой, густо-желто-зеленой, и ловко прилипла к ней своим длинным брюшком. Та поначалу шарахнулась, слегка сбившись со своего, только ей ведомого воздушного курса, но, впрочем, быстро пришла в себя и продолжила свой полет уже с нагрузкой в виде самца, совершающего между небом и землей свое мужское дело. Яблони уже почти отцвели, и каждое легкое дуновение майского ветерка отрывало от них с десяток-другой маленьких ароматных цветков. Часть из них падала Павлику на лицо, щекоча где-то под носом. Замирая, он медленно набирал в легкие воздух и затем резко, что есть силы, выдувал его носом, сразу обеими ноздрями. И тогда цветки взлетали над гамаком, как маленькие белокрылые райские птички, и плавно опускались вниз, цепляясь на мгновенье за траву, а потом проваливаясь ниже, ближе к влажной еще земле. Божья коровка спикировала на перекрученный шнур гамака, опустила прозрачные подкрылки и, аккуратно подтянув их к себе, прикрыла двумя буро-крапчатыми роговыми полушариями. Павлик молниеносно подставил палец, перекрыв путь ее божьего следования. Как ни в чем не бывало, не относясь, по всей вероятности, к Павликову пальцу, как к серьезному препятствию на своем пути, коровка деловито забралась на него, собираясь путешествовать дальше. Но пешим ходом дальше не получилось. Вознеся палец вертикально вверх, мальчик старательно затараторил: