Первый, самый яркий по воспоминаниям кусок жизни, вбирал в себя детские годы и дореволюционную юность в Смоленске, с папой, мамой и младшим братом Юликом. Семья была из богатых и имела свой выезд. Астра и Венгерка, два вороных рысака, были гордостью не только семьи, но и всей улицы. За успехи в гимназии обычно братья получали от родителей полтора-два часа дополнительной свободы, и этого времени хватало на то, чтобы запрячь лошадей и самостоятельно, с удалым посвистом, заломив на голове гимназические фуражки, прорезать на рысях, на зависть сверстникам, город вдоль и поперек. К пришедшейся некстати революции совершенно не успели подготовиться. Одним разбойным махом начисто смела она привычное семейное благополучие, уничтожив дом, денежные вклады во Второй Имперский Банкъ и реквизировав на новые революционные нужды высокопородных Астру и Венгерку. Нужно было выживать, семья перебралась в Москву, где и начали проявляться многочисленные дедушкины предпринимательские таланты, в основном по снабженческой линии…
Второй, не такой уже яркий по послеинсультным вспышкам памяти кусок воспоминаний, относился к предвоенным и первым, самым непростым для семьи, военным годам. В это время семья жила в эвакуации, в Давлеканово, на самом юге Башкирии. Дед Роман, приобретший, точнее, совершенно законным образом получивший броню, охраняющую его от армейской мобилизации как высококлассного снабженца в области поставок иголок и суровых ниток, гордо и высокопарно называемых им «Пошивочным материалом для нужд Красной Армии и Флота», мотался весь срок эвакуации между Москвой и поселком в Башкирии, скрытным, по возможности, образом обеспечивая надлежащий в условиях военного времени уровень потребления семьей как продуктов питания, так и отдельных предметов провинциального хозяйствования, необходимых для «жизни на земле», как частенько говаривал он. К таким предметам относилась и Катька, трехлетняя коза с тяжелым розовым выменем, которую Роман Ефимович успел в течение одного дня своего очередного неожиданного наезда из Москвы найти и выменять на четыре новых и совершенно одинаковых по цвету, размеру и фасону женских платья, добытых им неизвестно как в столице, когда немец стоял уже в нескольких километрах у ее порога. Попав в неопытные, но чрезвычайно трудолюбивые и заботливые, чистоплотные, еврейские бабушкины руки, Катька спустя всего лишь неделю такого непривычного обихода увеличила надои в два с половиной раза, что не раз крепко поддерживало семью в годы эвакуации. Впоследствии, когда уже наши войска, форсировав Вислу, подходили к Одеру и эвакуированным пришла пора возвращаться домой, Роза Марковна разрыдалась на Катькиной пуховой груди, не желая бросать в неизвестный недогляд свою кормилицу. Продавать Катьку не стали, ее отдали в хорошие руки, которые, отложив отъезд, искали всей семьей целую неделю. Непростым оказалось делом…
Третью, и наиболее простую в описательном смысле, наглухо отделенную от парализованного деда Романа, часть его сознания, можно охарактеризовать как абсолютнейший провал по части узнавания близких родственников и знакомых. Павлик для деда навсегда заделался младшим братом Юликом, а родная дочь его, Павликова мама, автоматически заняла место его матери, Павликовой прабабки, Розы Марковны, упокоенной сразу после войны, в Москве, на Немецком кладбище.
Всякий же приходящий в дом посторонний, допущенный по какой-либо причине до деда, в случае, если он не был ребенком или не принадлежал к прекрасному полу, естественно, тут же становился строгим, но справедливым отцом Хаимом Исааковичем. В такие минуты у дедушки начинал мелко дрожать живот под одеялом, он улыбался жалостливой улыбкой, моргая часто-часто, и всегда говорил одно и то же:
— Папочка, мы с Юликом на Астре с Венгеркой покатаемся, ладно?
Любой ответ, честный или обманный, всегда заканчивался одним и тем же — сменой под дедом мокрой пеленки на сухую, и поэтому за годы дедовой болезни мама привыкла разговаривать дома шепотом, стараясь не допустить до дедовых ушей никаких ответов, на всякий случай… Неизвестно сколько пролежал бы Роман Ефимович в подобном, законсервированном мозговым недомоганием состоянии, если бы, к удивлению близких, не начал внезапно желтеть кожей. Сначала с лица, затем дальше и ниже… Приглашенный знакомыми врач, молодой и немногословный зав. отделением из Первой Градской, мимолетно взглянул на деда, откинул одеяло и двумя короткими движениями пальпировал живот.