Рыхлого он встретил случайно, возле училища. Тот крутился с двумя парнями, одного из которых Лариосик знал неплохо. Они еще до поступления в училище вместе готовились по рисунку, у одного и того же репетитора.
— Э, Ларион! — парень тоже сразу узнал Лариосика. Он подержал на нем взгляд и вдруг спросил: — Тебя чего, кумарит? Чек возьмешь?
— Что-что? — поинтересовался Лариосик. — Какой чек? — О том, что так в известной среде обозначают разовую дозу героина, он не имел ни малейшего представления.
Теперь удивился Рыхлый. Он внимательно посмотрел на Лариосика, сверившись с одной, ему одному только известной, лоцией, и переспросил:
— А ты на чем торчишь, друг?
И снова Лариосик не понял…
— Я на этюдах сейчас, в основном, — неловко отреагировал он, догадываясь, что не слишком попал своим ответом в существо спрошенного. — К летним продажам готовлюсь. Просто деньги нужны очень.
Рыхлый призадумался и толкнул локтем одного из парней:
— Это какие ж этюды? Вмазывать или на кишку?
Лариосик слегка растерялся:
— Я не вмазываю, я пишу и рисую, какая еще кишка?
В разговор вмешался третий парень, тот, которого он тоже не знал:
— Ну, чего от них — глючит, прет… тащит? Ты чего, варщик, что ли?
Понятней все еще не становилось.
— Какой варщик?
— Какой-какой, ну, винт, какой… — не унимался парень, — эфедрин, там… солутан, бензин, кислота, все дела…
Лариосик молча смотрел в одну точку, разговор явно не клеился. Не было общей темы.
— Да какой там варщик, — усмехнулся другой парень — тот, что поступал, но не поступил. — Он вообще не мутит, это он про этюды, которые пишет. Учится он здесь. На художника…
Рыхлый оказался понятливым и не стал размазывать удивление и повторяться. Он сразу перешел к делу.
— Тебе сколько надо-то?
— Я думаю, за месяц смогу сделать штук десять. Или даже пятнадцать, если напрячься. И если с погодой повезет, — задумчиво ответил Лариосик. — Но я не знаю, какой сейчас рынок. Может быть…
Рыхлый оборвал его на половине фразы:
— Ты про свое опять. Я говорю, тебе надо-то сколько? Для дел-то твоих. Бабок, говорю, сколько?
Лариосик опешил:
— А почему вы спрашиваете?
Рыхлый сохранял спокойствие:
— А потому, что можно сделать бабки. И погода ни при чем будет. А рынок совсем не понадобится. Который тебе для этюдов… — он быстро зыркнул по сторонам. — У тебя ведь тут друзей до черта? И других, вообще, знакомых. Будешь чеки скидывать втихаря, по своим, это всегда надежней. За месяц пару штук точно сделаешь.
— Каких? — в ужасе поинтересовался Лариосик. — Чего?
Но уже знал, чего… И об остальном тоже уже догадывался.
Рыхлый доброжелательно похлопал его по плечу:
— Баксов пару штук, естественно. Зеленых…
Договорить Рыхлый не успел, потому что Лариосик прервал его, не дав сказать:
— Я согласен! Я готов сделать, как вы объясните!
При этом он смотрел на Рыхлого так, что тот понял — этот кудрявый сможет. А в своем деле Рыхлый не ошибался почти никогда…
Матери он решил ничего не говорить заранее, а просто потом, когда все будет сделано, поставить перед свершившимся фактом. Маму ему было жалко, очень жалко, но еще больше ему было жаль самого себя, потому что он знал — с каждым днем жизнь его утекает, и не на один прожитый день, как у других, а на гораздо большее время, на месяцы, а быть может, и годы…
К началу августа требуемая сумма набралась, но только лишь для преодоления первого, не главного, этапа — для обзаведения силиконовой грудью, приобретения запаса гормональных средств и покупки женской амуниции, куда должно было войти все. Он сам поразился будущему разнообразию и количеству потребных для новой жизни предметов, начиная с обуви, одежды, косметики и парфюмерии и кончая деликатнейшими мелочами, делающими жизнь каждой настоящей женщины прекрасной и неповторимой в своем женском роде первого лица единственного числа…
За прошедшие два с половиной месяца начавшегося в его жизни наркоторгового безумия Лариосик успел окунуться в дело так, что забросил все так и не начатые этюды и художественные планы, как бессмысленные и совершенно для его жизни бесполезные. Иногда он вспоминал, правда, те воздушные минуты, когда натурный материал оживал у него под рукой и очнувшийся гипсовый Вольтер приоткрывал постепенно глаз и всматривался сквозь Лариосика в противоположный конец аудитории, и как в этот же момент Лариосик точным и нежным жестом касался карандашом его гипсового глаза и изменял угол Вольтерова зрения, и тогда мыслитель всматривался уже не вдаль, не сквозь, а в самого Лариосика и улыбался ему мудрой и немного хитрой улыбкой…