— Да, кто ты есть-то, ёбаный карась? Не хуя не пойму. Мужик иль баба все ж?
— Вызовите следователя, — устало сказала Ларэ, — срочно… Скажите, хочу дать показания, — и одернула куртку на место. — А пока поместите в другую камеру. С женщинами. Женщина я, понимаете? Настоящая женщина…
Охранник недоверчиво взглянул на нее:
— Ну, кто ты есть, пусть начальство решает. Мое дело доложить. Только, я, знаешь, чего тебе скажу? — он огляделся по сторонам и понизил голос. — Там они тебя тоже порвать могут. Еще сильней, чем эти, — он кивнул на камеру. — Там, дочк, такие имеются, заточки никакой не надо…
Это «дочк» вывалилось у него машинально, по факту увиденных сисек, и дошло до него же самого не сразу, а чуть погодя, через задумчивый промежуток.
— Ладно, — мрачно подвел он итог коридорному общению. — Руки за спину, вперед…
Когда Слепаков сказал подследственному Л. О. Тилле, что не знает, что с ним делать, он не лукавил. Старший следователь Слепаков действительно не знал, что нужно предпринять в этой безысходной ситуации. С одной стороны, он прекрасно знал, что, следуя букве закона, всех заключенных делят по половому признаку, и только на мужчин или женщин. Для прочих лиц, принадлежащих к смешанным родам, с большим или же меньшим уклоном в одну или другую стороны природы, никаких отдельных инструкций не предусмотрено и никем, даже в проекте, не разрабатывалось. С другой стороны, со справедливой, если Ларион Олегович, не являясь профессиональным наркокурьером со стажем, студент еще вроде художественного училища, будущий художник, дал чистосердечные признательные показания, рассказал все, что ему известно по этому делу, указал на известных ему лиц, дал имена, а также клички с описанием внешних данных, в том числе наркоторговца по кличке Рыхлый, давно и хорошо известного органам по борьбе с незаконным оборотом наркотиков… От всех последующих следственных действий гр-н(ка) Тилле также обещал не уклоняться, а наоборот — оказывать всестороннее содействие правоохранительным органам… Да и к бабам ведь тоже не подсадишь. По документам, как ни крути, мужик.
«Ну, а с третьей стороны… — подумал Слепаков, — ведь, уебут ее насмерть. Не мужики, так бабы уебут. Не сейчас, так после уебут. Уебут и замочат в итоге. Кто-нибудь обязательно не поделит… А ей жить да жить еще. Вон, молодая какая… — он почесал в затылке, — в смысле, молодой… Пусть лучше она, пока суд да дело, хер отрежет. Или, наоборот — сиськи…»
Он тяжело вздохнул и подписал постановление об освобождении гр-на(ки) Тилле Л. О. под подписку о невыезде.
«Успеть!.. Успеть, главное!» — только об этом и могла думать Ларэ, несясь домой с кульком под мышкой. В кульке было все, что она надела на себя, собираясь на дискотеку в тот злополучный вечер. Все это, включая шпильки, комком было сунуто в кулек и вручено ей в руки в обмен на подпись. Но не это сейчас ее волновало. И не то, когда именно она сядет и сядет ли вообще. Ее волновало совсем другое — КАК она сядет, если сядет вообще, КЕМ она сядет? И поэтому надо было спешить. Слепакову, взамен на его доброту, она честно поведала все, что знала. И, если бы знала больше, то рассказала бы тоже. Утаила она лишь одно, мелочь, — о нераспроданной почти партии героина в чеках и про девять с половиной килограмм оставшейся маковой соломки, схороненных в мамином чемодане под кроватью в квартире у понятой при обыске, старушки Анны Андреевны, соседки Изабеллы Владиславовны и сына ее, Лариосика Тилле. И это был ее шанс.
«Успеть, успеть только!» — мысль неотвязно преследовала ее, когда она входила к себе домой. Мамы, как обычно, не было.
«Так, — продолжала она лихорадочно обдумывать ситуацию, — если скинуть оптом, то потеряю серьезно, зато все можно сделать почти моментально. На операцию — все равно даже больше, чем требуется. Остаток отложу для Рыхлого, остальное — пусть будет долг. Выйду — отработаю. Или он выйдет — я пока заработаю. Или вместе выйдем — договоримся. Не это сейчас главное. Главное — первая ампутация, начать второй этап! И как можно быстрее: что для тюрьмы, что для воли — без разницы. Пока Рыхлый про меня не узнал…»
Рыхлый и правда не знал, что Ларэ отпустили под подписку. В тот вечер, когда ему стало известно, что ее повязали с товаром, он чуть не сошел с ума от страха. Товар был чужой, а партия висела на Ларэ этой, на пидоре этом, полубабе. Он лихорадочно начал рыть во всех направлениях, заплатил кому надо, не торгуясь, и узнал-таки про освобождение. Узнал, правда, на следующий день после того, как Ларэ, тоже не торгуясь, сдала за полцены весь товар оптом и снова схоронила деньги там же, в чемодане, под Анны Андреевны кроватью.