После победы большевиков им пришлось делать многократные попытки выстраивания деловых отношений с Европой. В книге американского историка М. Дэвид-Фокса (начавшего изучать русский язык и нашу страну более тридцати лет назад) «Витрины великого эксперимента. Культурная дипломатия Советского Союза и его западные гости. 1921–1941 годы» дается анализ этого, одного из самых динамичных и противоречивых, периода отечественной истории. Развертывание судебных процессов над «врагами народа» сопровождалось расширением контактов с западными странами. При этом преследовалось сразу несколько целей — советская элита заботилась не только о том, чтобы сформировать на Западе положительный образ державы, но привлечь на свою сторону сочувствующих. Но многие иностранцы (в том числе делегаты проходившего в 1927 году Конгресса друзей СССР) хотели познакомиться с изнанкой советской действительности и желали посетить и советские тюрьмы, причем — не значившиеся в заранее заготовленных и утвержденных маршрутах. Примером является стенограмма беседы второй бельгийской рабочей делегации с председателем ГПУ Грузии товарищем Берией 1 ноября 1927 года. Делегаты конгресса встречались с Берией после того, как посетили исправительное учреждение в Тбилиси, и поэтому ряд заданных ими вопросов не были ни наивными (иначе говоря — одураченными советской пропагандой), ни подобранно парадными. Так, Берии задавали вопросы о том, почему заключенные жаловались делегатам на то, что их после ареста длительное время держат в заключении безо всякого предъявления обвинений. В ответ Берия категорически отрицал даже такую возможность, но после того, как ему делегаты назвали конкретные фамилии тех, кто им на это пожаловался, Берия обещал проверить. Помимо этого, у него спрашивали, почему заключенные содержатся в «плохих гигиенических условиях». Под этим подразумевалось, что трое (а порой и пятеро) арестантов содержались в небольшой камере, имевшей площадь 10 квадратных метров. Берия, внимательно выслушав, объяснил плохие условия содержания узников «наследием» царского режима. Один из бельгийских делегатов задал «провокационный» вопрос: что произойдет с меньшевиками, если они решатся выступить на митинге с критикой? Будут ли они арестованы и осуждены?
Но помимо необходимой бумажной волокиты и встреч с наиболее важными агентами, а также исполнения представительских функций Берии приходилось и исправлять чужие ошибки, безжалостно карая недовольных.
В Закавказье после установления советской власти еще долгое время было неспокойно — вспыхивали локальные восстания, и к тому же многие местные революционеры, идейные и карьеристы, не получившие желаемого, проявляли скрытое недовольство, и сотрудникам Берии приходилось вести за ними наблюдение, а порой — и принимать жесткие меры.
В марте 1929 года в Аджарии в Хулинском уезде вспыхнуло восстание. Оно началось из-за того, что местные власти решили закрыть медресе и заставить всех местных мусульманок снять чадру — как пережиток прежних буржуазных суеверий. Берия, по его собственным словам, был против такого категорического вмешательства в жизнь суеверных крестьян. Да и сами восставшие, не имевшие никакой поддержки извне (особенно — мусульманской Турции), могли рассчитывать лишь на то, что руководители советской Аджарии, испугавшись массового выступления народа, пойдут на попятный и отменят свое непопулярное (а вернее — оскорбительное) решение. Не случайно самыми распространенными среди мятежных крестьян лозунгами были: «За чадру», «Против закрытия медресе», «За религию». Кроме того, в Закавказье началась борьба с кулаками, а под это определение мог попасть любой зажиточный крестьянин (и даже — середняк), и поэтому восставшие требовали «сменить уездных работников», «дать лес крестьянам» и «отменить госстрахование».
Несмотря на то, никакие политические лозунги восставшими не выдвигались, мятеж был признан антисоветским и политическим, попавшим под юрисдикцию ГПУ. Поэтому с самых первых дней Берия приехал на место событий, чтобы принять надлежащие меры по скорейшей ликвидации восстания.