«Красивый», — сказал я. В кварцевом шаре находился синтезатор, скрывавший механизм за огранкой настолько сложной, настолько искусной, что кристалл, казалось, колебался на грани растворения в чистый свет.
«Не для меня», — сказала она более решительно.
Наконец я заметил. И всё же глупо продолжил. «Ты не хочешь быть вдовой?»
«Как ты мог так подумать?» — сказала она немного бурно. «Кто бы не захотел провести свои дни, плавая во вдовьем загоне, всасывая консерванты? Кто бы не захотел провести бесконечную жизнь в этом дворце, в одиночестве, никогда не изменяясь, никогда не излечиваясь от, от…» Она остановилась и слезы побежали по её щекам. Я увидел, что они были такими же прозрачными, как слезы любой человеческой женщины.
«Одной?» — сказал я. «Я не уйду, пока ты не скажешь мне уйти».
Её лицо пришло в уныние. «О. О милый. Как бы мне объяснить тебе. Ты — прекрасный человек, Миллен, но ты никогда не сможешь стать Байроном Осимри».
«Нет, конечно, нет…»
Она перебила. «Можно я расскажу тебе, что я думаю о зле? Пожалуйста? Ну тогда… Я подозреваю, что Байрон когда-то был жестоким человеком, который совершал ужасные вещи, чтобы приобрести своё богатство. Перед тем, как приехал на Ноктайл и я вышла к нему.
Я думаю, зло — это вот что: это результат неуравновешенности в душе. Жестокий человек подавляет сострадание и отпускает поводья жестокости. Полные ненависти люди выпускают ненависть во вселенную и держат любовь в заточении. Но на самом дне каждой души, неважно насколько жестокой и злобной, любовь и сострадание выживают, закованные в цепи.
Я узнала душу Байрона до самого дна, во всём её блеске и красоте — потому что он отдал её мне. Я никогда не смогу в такой же мере узнать твою, хотя я уверена, что твоя душа точно так же прекрасна. Или даже более прекрасна… это не имеет значения».
«О», — сказал я онемело.
Она вытерла глаза. «Ты был очень добр, Миллен. Я благодарна; ты был нужен мне и на некоторое время ты облегчил моё сердце. Но ты не Байрон, ты не мой дорогой, который не намеревался быть жестоким». Она посмотрела на грааль с ненавистью такой сильной, что я отступил назад.
Затем она повернулась обратно ко мне и её глаза были пусты ото всего. «Он отдал мне свою душу. А потом я его убила».
Я положил ей руку на плечо, но она сбросила её. «Я думаю, мои создатели намеревались быть жестокими. Никакая машина, даже машина из плоти и крови, не должна чувствовать подобной боли только из-за того, что сделала свою работу.
Я знаю, почему мы сделаны подобным образом. Знаю, но это всё равно неправильно. Боль нужна, чтобы гнать нас обратно в Око. Назад к забвению, обретаемому в Оке». Она сделала паузу и с содроганием вдохнула. «Мои создатели недооценили человеческую талантливость, не так ли?»
Я не смог ответить.
В конце концов она взяла меня за руку и повела меня вверх по спиральной лестнице в свою маленькую комнату на вершине башни.
Там было только одно окно, такое же узкое, как в моём гостиничном номере. Она потянула меня к нему. Я посмотрел вниз на Око и увидел, что вдовий загон был прямо под нами.
Прекрасные женщины, волоча ноги, устало спускались по ступеням в белую жидкость загона, держа свои граали в заботливых руках.
Мэделен издала сдавленный звук боли и прижалась лицом к моему плечу. Я обнял её руками; это всё, что я смог сделать.
Мы спали в её кровати, но это больше не был сон радостного изнеможения, каким бы он мог быть.
Мне снилось, что мы лежим вместе в очень небольшом пространстве, при тусклом меняющемся свете, на жёсткой узкой кровати. Повернувшись на бок, я смотрю на неё со своей обычной желанной сосредоточенностью, пока она спит.
Слезы просочились из под её век и увлажнили изгибы её щёк. Я вынужден перевести взгляд и, поэтому, смотрю на её груди — разумное отвлечение внимания.
Но затем её смотрящие вверх соски стали выделять белые капельки — молоко с благоуханием Ока. Молоко сбежало вниз по её бокам и образовало под ней лужу. Её соски зажурчали как родники и с нелогичной плавностью сна я обнаружил себя плавающим в сладкой белизне.
Мэделен исчезла, её сущность истаяла в жидкость, которая удерживала меня. Некоторое время я чувствовал удовлетворение, но потом я осознал, что уже долгое время я не дышу. Я открыл рот и попробовал молоко, и понял, что тону в молоке печали.
Я проснулся без метаний, вытолкнутый из сна плавно и внезапно.
Я поднялся, не потревожив Мэделен, и закутался в халат из хлопка. Долгое время я стоял рядом с её кроватью и смотрел на неё, наполняя свои глаза стольким количеством её красоты, сколько они смогут вместить.