Тем временем речь держал Смерди-Ушко. Он ни за что не разрешал произносить свою фамилию слитно, как «Смердюшко», а только четко «Смерди-Ушко». Ибо происходил он, как считал сам и на основе доказательств (впрочем, слабых) Геральдического Института, от знаменитого князя Смерди-Ушка, что был, как и Русталкин предок, при Ольгерде, а в гербе («собственном») у него было большое ухо, а рядом — скривленный маленький, очень даже орлиный носик. Над родовым княжеским гербом была та же самая картинка, и этим Ольдек (Ольгерд) гордился больше всего. В кругах настоящей аристократии (той, о которой пишет Хвистек) он был фигурой весьма комичной. Однако многое ему прощалось по причине гениальных операций в бизнесе, с помощью которых он надул самого Надразила (первоклассную бизнес-свинью), и связей в ПЗП, которые были у него как у способного «ликвидатора старого хлама» (об этом позже). Это о нем пели язвительную песенку:
С м е р д и - У ш к о (сразу вступая в центр дискуссии): Je vais poser a l’instant un théorème, qui va dominer toute la discussion présente...[220]
Н а д р а з и л: Долой французщину! Маркиз прекрасно понимает по-польски. Хватит с нас этой якобы галльской легкости и остроумия, выдающих себя за истинный французский esprit, выросший на почве громадной культуры и высокой интеллектуальности даже декадентских ее представителей. Это настоящая franca, или, говоря аккуратней, — morbus gallicus[221]. Мы взяли от них то, что было точкой над «i», не имея самого «i» — позор. Долгие века еще будут расплачиваться за это шарлатанство польская мысль и литература.
М а р ц е л и й: Ты что, не видишь, кретин, что уже вопреки столетним призывчикам гиганта творчества — хе-хе! (ироническая усмешка для иностранцев) — Леона Хвистека, перед которым пали ниц все логистики Млечного Пути, культура в прежнем ее значении уже давно закончилась — причем не только у нас. Нет литературы, она уничтожена тем, что банда дураков потрафляла одуревшей публике. Остряки выгрызли все метафизические пупки, покрывая все неосвоенные пространства интеллекта своей мерзкой анекдотоманией. Имевший место в XX веке Великий Взрыв польского анекдота — великолепный сам по себе, как одноразовый фейерверк, фонтан огня — засыпал пеплом все годные для возделывания земли.
С м е р д и - У ш к о: Не отходите от темы — давайте разделаемся с проблемой аристократии...
М а р ц е л и й: Киса, ты должен быть последовательным. Только у нас аристократия по причине запутанности ее взаимоотношений, а шляхта просто по причине обилия этого сброда не могли соответствующим образом быть иерархизованы. Этот нечеловеческий, гигантский труд предпринял Варшавский Институт Геральдики, но с работой не справился и похоронил под своими развалинами своего создателя, гениального поэта, сманенного случайным своим графским титулом на совершенно чуждые ему поля генеалогического творчества и заблудившегося в них.
М а р к и з: Типичное многословие кокаиниста: splendid, miraculous![222] Знавал я этого пижона, прекрасные писал стихи, мог срезать любого из скамандритов, но не хотел, каналья!
М а р ц е л и й: Не встревай, альбионская ты обезьяна! (Какая тонкая ирония!)[223] Итак, любезный Смердюшко...
С м е р д и - У ш к о: Смерди-Ушко, с вашего позволения...
М а р ц е л и й: Да пусть хоть в усмердь — через «д» и «мягкий знак» — засмердится это твое ушко — все равно не стану его нюхать...
Прошу прощения за злобность, но во мне уже четыре грамма, и я не владею своим языком — итак, Ясь: подумай, что с точки зрения иерархии, принять которую как аристократ по убеждению, а не только по рождению — черт побери, — не выношу злобности, а сегодня она сама так и прет из меня...
М а р к и з: Extra fine! Hyperesthetical and nonsensical at the same time! (Экстразамечательно, сверхчувствительно и безмудрственно[224].)
М а р ц е л и й: Еще раз прервешь меня, Альфред, и я дам тебе в морду — jej Bohu!
М а р к и з: Только не забывай, что я чемпион по боксу Рассел Колледжа, Кембридж 1987 (он смеялся как никто, щеря громадные, желтоватые, как у коня, зубы).
М а р ц е л и й: Well! Дорогой Ясь, как только ты признаешь иерархию в принципе, ты должен признать ее сверху донизу. Но ты признаешь ее только вниз — каждого, кто ниже тебя, ты считаешь последней сволочью, что на фоне официального непризнания твоего титула иногда выглядит смешно. (Смерди-Ушко хотел встрять, но, к счастью, заинтригованные дальнейшим ходом мысли Марцелия, Маркиз и Ромек Темпняк удержали его.) Ты будешь считать меня ничтожеством, ибо кто там какой-то Кизер (на самом деле сейчас это уже много значит), сиречь Буцевич, по гербу — Кровавый Буц, ведущий свою родословную из XVII века, в сравнении со смердящим ушком. Но ты никогда не признаешь превосходства, например, присутствующего здесь маркиза Маске-Тауэра или господина Корви, из которых один происходит от шотландских королей, а второй — от удельных князей Апо-Морфатто.
220
Я хочу предложить теорему, которая займет центральное место в данной дискуссии...
223
Претензия Лехоня ко мне, что «мои люди» говорят одним языком, неумна. Я не опускаюсь до описания кусков из жизни, а лишь пытаюсь (может, и безуспешно) создать тип интеллектуального романа, причем — философского, такого романа, который я сам захотел бы читать, но нет его, потому и пишу, а не для денег и признания, потому что ни того ни другого у меня и так никогда не будет. Упрек этого поэта, что мол моя княгиня говорит вульгарно, — смешон. Если мы находимся в сфере вульгарного реализма, то Лехонь, видимо, знает княгинь только по мидовским раутам. Но ведь там все элегантны! Людей надо видеть не в салонах, а в их повседневности, если уж на то пошло. А здесь наша аристократия ничем не отличается от худшего пошиба хамов. Я знаю это точно, хотя ни одной княгини рано утром не видел растрепанной, в постели. Так называемая «интуиция» — в этом все дело!
224
Предлагаю слово «sens» [пол.: смысл] заменить словом «мудр». Стыдно, чтобы у нас для этого не оказалось своего слова.