Ужас охватывает, когда видишь алкоголика, систематически заливающего спиртом свое, с каждой минутой все более гибельное положение, постоянно живущего над бездной самых ужасных душевных состояний, подернутых тончайшей, эфемерной дымкой алкогольных иллюзий. Специфическое легкомыслие, вызываемое длительным употреблением алкоголя, не позволяет ему видеть эту липкую сеть, возле которой он, словно радужная мушка, беззаботно порхает в теплых лучах августовского (именно августовского — а как же иначе) солнца и в которую рано или поздно неизбежно угодит, чтобы до исхода дней бессильно метаться в ее путах, которые с виду тонки, а на деле прочнее стали. Страшнее всего в никотине и алкоголе это свойство незаметно, коварно окружить жертву, которая введена в заблуждение относительно долгим периодом мнимой свободы и радуется новым впечатлениям и иллюзиям силы, не придавая значения характерным предостерегающим «глятвенным» симптомам, не чувствуя, что круг сужается и беспредельные горизонты, которые якобы открывает отрава, обрушились в черную вонючую нору, где таятся безумие и распад. А потом, чаще всего когда уже слишком поздно, вдруг приходит осознание ужаса положения. Они перед нами — эти тысячи и миллионы людей, которые только «доживают» остаток жизни, по существу, не веря ни в ее смысл, ни в смысл собственного труда и призрачных намерений исправиться. Общество, в котором господствует этот психоз временности, передающийся даже людям, не отравленным никакими ядами, не имеет будущего. Даже здоровые индивиды, воспитанные в такой атмосфере, проникаются ею и становятся не способны к жизни.
Трудно совсем перестать пить людям, постоянно потребляющим алкоголь малыми дозами, но еще трудней так называемым «Quartalssäufer»[45]’ам, пьяницам периодическим, на которых время от времени находит неукротимая потребность напиться в стельку — по-русски это именуется «zapoj». Я — за то, чтобы бросать резко и безапелляционно. Все эти постепенные отвыкания — лишь самообман несчастных, у которых нет сил поставить вопрос жестко. Хроническому алкоголику легче выполнить такое решение. Алкоголик периодический должен к моменту схватки накопить всевозможные питательные (фосфиты) и легкие успокоительные (валериана, бромурал и т. п.) средства — цель оправдает эти небольшие злоупотребления. Но кроме всего прочего, если он курит, необходимо одновременно полностью отказаться от курева. Абстинентные симптомы при отказе от никотина отлично помогают против его несравненно более мощного коллеги, создавая при этом дополнительный стимул для выработки воли. Вообще все задуманные внутренние и внешние перемены у людей курящих и пьющих должны начинаться с отказа от двух этих наркотиков, наиболее вредных в силу своей всеобщей распространенности и наиболее незаметно себе подчиняющих. Окончательно капитулировать перед кокаином или морфием может себе позволить лишь высшая аристократия среди дегенератов. Это люди в каком-то смысле и так конченые. Разумеется, борьба с теми ядами должна вестись столь же беспощадно, как с табаком и алкоголем, поскольку при дальнейшей деградации человечества и они могут демократизироваться и стать таким же предметом повседневного пользования, как «сигаретка» и «водочка», эти две якобы невинные малютки, скрывающие под масками милых девочек гнилые морды самых что ни на есть распоследних шлюх. Но мне немного смешна всемирная шумиха, раздутая вокруг аристократических «белых безумий», при том что бесконечно множатся (похоже, особенно у нас) магазины с заманчивыми витринами, в которых совершенно безнаказанно продаются две ужаснейших отравы, ведущие к катастрофе не только горстку гибнущих выродков, но и все общество, и его ценнейшее ядро, из которого должна проклюнуться Новая Жизнь.
Я начинаю борьбу, опираясь на собственный печальный опыт, в надежде на личное исправление и исправление тех, кто меня выслушает, но борьба может быть эффективна лишь в том случае, если в нее включится какая-нибудь мощная организация и ее поддержит государство — вместо того чтоб основывать львиную долю своих доходов на медленном отравлении граждан. Может быть, под влиянием этих слов несколько курильщиков и пьяниц, людей по-своему ценных, прекратят курить и пить до конца жизни, но воспитание новых поколений в здоровом духе станет возможным лишь при введении абсолютного запрета на табак и алкоголь. I have spoken[46]. Еще одна вещь: пьяница, бросающий пить, категорически не должен себе позволять ни так называемую «рюмочку винца», ни даже «маленькую кружечку пивка», ни «стакашек портера». Конец — шлюс. Я сам отчаянно люблю пиво только за его вкус, но хочу подчеркнуть, что однажды стакан портера стал причиной моего падения после четырнадцати месяцев полного воздержания. Только подлинный титан воли может позволить себе вкусовые удовольствия от горячительных напитков. Это наклонная плоскость, по которой, имея к тому определенную предрасположенность, легко скатиться на «дно упадка», поскольку каждый глоток не только поощряет к дальнейшим (даже при отвращении к самому вкусу водяры, как, например, у автора), но сознание, увы, становится все слабее: приходит растормаживание, специфический настрой «последнего раза», столь приятный для шизоидов, которые любят жить в подвешенном состоянии между намерением и исполнением, отвращением и вожделением, на самой грани воплощения существенных стремлений. Иное дело «пикнецы» — но даже им это не на пользу. À propos: один критик моего романа сетовал, что я употребляю слишком много психиатрических терминов. Так вот: я думал, что сумею его (и других тоже) заинтересовать вещами, которых они не знают, а узнать должны бы. По-моему, это безобразие, что великолепное, эпохальное произведение Кречмера «Körperbau und Charakter», как и множество других ценных книг, до сих пор не переведено на польский. (Русские немедленно все, что только есть ценного на свете, получают на своем родном языке.) Это может привести в сущее бешенство: когда некто обязан нечто знать, а он — последний неуч, как и большинство нашей инте- и псевдоинтеллигенции.