Первые симптомы абстиненции в случае, когда человек, отчаявшись, все же решается на это, столь страшны, что курильщик, если только врач не пригрозит ему скоропостижной смертью в ближайшее время, почти никогда не отваживается вновь оставить гнусный порок. Да и вообще уже слишком поздно: если б даже какое-то чудо вырвало его из объятий «липкой желтой колдуньи» («белой колдуньей» называют кокаин) — субъект, систематически травившийся в течение двадцати — тридцати лет, никогда уже не будет тем, кем мог бы стать, если б вовеки не трогал адского яда или прекратил его употреблять достаточно рано. Этот тип пришибленных, спокойно-отупелых курильщиков — лучший материал для заурядного, в меру механизированного «гражданина», который ни о каких «кульбитах» и «прыжках выше головы» уже не мечтает и может кончить дни свои в оглупляющей работе, не испытывая никакого желания заглянуть в иной мир (скажем, в мир метафизических переживаний, связанных с изучением философии). Даже в свободное от работы время он предпочитает вконец обыдиотиться — с помощью радиоверчения, дансинга, кино, спортивных новостей и вагонно-детективного чтива и забыться сном, чтобы наутро проснуться с тяжелой головой, отвращением к жизни и пустотою в мыслях. Разумеется, искать спасения такой может лишь в удвоенных количествах табака. А поскольку никотиновое отупение неприятно, далеко зашедшие курильщики в большинстве своем начинают пить чрезмерно много кофе или чая либо систематически проспиртовываться, так как кофеин и алкоголь — временные антидоты против никотина. Но повышенное потребление кофеина тоже в конечном счете ослабляет кору мозга и может стать причиной тяжких психических нарушений.
Симптомы, о которых шла речь, всякий начинающий курильщик может в миниатюре наблюдать на самом себе, пока у него еще есть возможность отступить из опасной зоны порока. Но явления эти, довольно слабые на первом этапе, легко заглушить, наращивая дозы все того же яда, а затем алкоголем и кофеином, поэтому курильщику трудно понять, как низко он пал, до той самой минуты, когда усилившиеся признаки отравления начнут осложнять его повседневную жизнь и даже относительно «праздничные» выступления.
Бросать курить нужно резко, в одночасье, без всяких постепенных отвыканий и не цацкаясь с самим собой. Хорошо бы накануне прилично надраться, поскольку «Katzenjammer» (по-польски, по-моему, «глятва») отчасти предрасполагает к табачной абстиненции, а первых две недели — пить вволю пива, хоть по пяти «бомб» в день. Бросать следует не в каких-то исключительных обстоятельствах, а в период обычной работы, поскольку возвращение в привычные условия легко может стать поводом для прежних табачных настроений. Первые три-четыре дня можно разрешать себе все: жрать, спать и только ради приличия имитировать работу. Производительность труда повысится уже на четвертый или пятый день, целыми годами вознаградив за эти несколько дней отступления. Бросив, ни под каким видом нельзя дать себя соблазнить «сигареткой» («одна-то не повредит» — внушают абстинентам опытные, безнадежные курильщики, которые, как все наркоманы, горазды искушать других), пускай она даже будет невесть какого расчудесного сорта. Кто ценит свой интеллект и не хочет к старости поглупеть, тот немедленно по прочтении данной статьи бросит курить навсегда.
А если я сам вернусь к сигаретам, всякий будет вправе сказать, что я отрекся от высших интеллектуальных стремлений. В России, у нас и в балканских странах нет «великих старцев»; я считаю, что это быстрое преждевременное истощение даже творческих, в принципе, типов связано с чрезмерным курением, к тому же взатяжку. Немцы курят в основном сигары, англичане — трубку, затягивающийся француз перед войной был редкостью. На Западе господин лет пятидесяти — шестидесяти только начинал выдавать самое ценное, пускал лучший сок. Теперь как будто и там дело обстоит хуже, а привычка затягиваться проникла даже в Америку. Тем более следует бороться с отвратительным пороком, который, в целом формируя общество относительно спокойных рабочих животных, правда, живущих недолго (какое это имеет значение при обилии материала?), зато легко поддающихся механизации, сводит на нет самые существенные функции духа человеческого, интеллект, метафизическую тревогу и производительность сознательного труда.
3. Алкоголь
Никогда (вопреки сплетням) я не был горьким пьяницей, т. е. никогда не пил ежедневно, а только в определенные периоды надирался довольно часто: раз, а то и два в неделю, а однажды в жизни со мной случилась «пятидневка». К настоящему времени я постепенно исключил из своей программы все яды (вплоть до пива) и нахожу, что состояние некурения и непития решительно выше всех искусственных состояний: оно органично, как и все, что в нем создается. И хотя мне уже никогда не нарисовать таких вещей, какие удавались под влиянием алкоголя, пейотля и белых ядов, я полагаю, что степень их аутентичности ниже, чем у вещей, созданных в нормальном состоянии. Конечно, я не знаю, как выглядела бы работа при систематическом употреблении данной отравы. Есть художники, которые должны уничтожать себя, творя в самом существенном смысле, есть и такие — они редки, особенно в нынешние времена, — кто создает себя в связи со своим творчеством. Я говорю, конечно, о художниках в моем понимании, а не о множестве людей честных, но заурядных, либо шутов, у которых только и есть общего с художниками, что они используют тот же творческий и технический материал: краски, бумагу и т. п., а с другой стороны — чувства, фантазию и мысли. Я, по сути, перестал быть художником в моем определении этого понятия (романы и психологические портреты, по-моему, не искусство), поэтому проблема занимательного самоуничтожения перестала меня интересовать. Предоставляю это самой жизни и не подумаю более ей помогать.