- Да. Ты агрессивна. В твоей сексуальности очень много агрессии. Нормальные мужики не дают тебе возможности реализовать ее. Они сами такие. Тебе нужен или гей или лесбиянка. Но беда в том, что при всем при том ты ждешь от того же Рината, чтобы он во всем остальном вел себя как мужик.
- Нет... Ты гонишь, - Коша с отвращением вспомнила глухонемого. - Меня бесят мужики. Глухонемой меня просто извел. Он вообще меня всерьез не воспринимал!
- Ну... Может он тебя любил? Просто как женщину?
- Чего? Тебе бы такую любовь! У меня из-за него сотрясение мозга было... Да пошел он! Зыскин, возьми еще водки. Что-то мне так хорошо от нее стало. Даже не тошнит больше.
Зыскин махнул бармену и тот принес еще две по пятьдесят.
Они впили. Коша долго мусолила оливку, прислушиваясь к ощущениям. Кажется, утренняя напасть закончилась.
- Э... а ты не знаешь, бывают глисты, которые гипнозом действуют?
Зыскин отвесил челюсть от удивления:
- Это как?
- Ну ты чего-то не хочешь, а он хочет и заставляет тебя. У меня утром такое было. Как будто в голове кто-то говорит - иди съешь мясо! Ну я съела его и всю столовую обблевала потом. Может это глист?
- Ты беременна. Не надо тебе больше пить. В смысле выпивать. А то родишь уродика.
- Что?! Что ты гонишь? С какого? Я предохранялась! Это глист!
Коша задумалась, со страхом прислушиваясь к своим ощущениям. Может и вправду беременная? Блин! По коже побежали мурашки.
- Ну, - вздохнул Зыскин. - Тебе виднее. Ты бы сходила да проверилась.
- Спасибо за совет, - мрачно усмехнулась Коша.
Вдруг стало себя очень жалко, и она с трудом не заплакала. Вспомнила, что Муси больше нет и попыталась это ощутить. Она представила, как Муся лежит одна в деревянном ящике в черной сырой норе, сверху на нее падает мокрый снег и струйки мутноватой воды капают сквозь доски на лицо. И ветер шелестит бумажными цветами.
Из глаз потекло.
Она дернула Зыскина:
- Давай съездим на кладбище.
Он согласился:
- Давай. Только не сегодня...
Коша шмыгнула носом и поднялась:
- Пойду умоюсь. Что-то все так плохо. Всегда, когда работы продам плохо. Деньги есть, а радости нет. И Муси нет. И Роня уехал. А ты духов не видишь. О чем с тобой говорить...
Она поплелась в туалет.
***
Зыскин задумчиво посмотрел в тот угол, куда показывала Коша, неожиданно увидел там нечто мутное, похожее на амебу и с ужасом отвел глаза. Кафе показалось ему чуждым и незнакомым. Мир пошатнулся, потянуло неприятным сквозняком. У Зыскина возникло стойкое ощущение, что ничего этого вокруг нет. Но самое странное, он чувствовал, что рассудка не потерял.
Зыскин мотнул головой. Пленка пропала. Его руки неуверенно вцепились в край стола. Стол был по-прежнему твердым.
Зыскин метнулся к барной стойке, взял две по сто, выпил все в одну харю и снова осторожно глянул в угол. Муаровая субстанция медленно ползала, описывая кривоватый круг. Зыскин поднялся к себе в кабинет, стараясь не смотреть по сторонам.
Оделся.
И ушел из кафе.
***
Коша подняла глаза на мутный квадратик туалетного зеркала. Домой. Забиться в нору и никого не видеть.
Поймала машину.
Добравшись до квартиры, сразу залегла в ванну. Стрекозьи глаза мыльной пены обступили по самый подбородок. Она долго вспоминала Мусю и смывала водой пьяные слезы. Бестолковая, податливая событиям и вожделениям Муся умерла. Коша вспомнила пальбу на мосту, веселые пьянки, бесконечные походы по улицам и проспектам....
Потом обдумывала слова Зыскина. Что-то в них было. Может правда - это и есть любовь, как с Евгением? Просто она не для нее? Может, все такую и хотят? Но она сбежала от Евгения не потому что он любил. А как раз наоборот. Разве любовь убивает?
Чижик...
Чижик не вызывал никакого желания обладать им в качестве физической единицы. Он был слишком нереален.
Она вздохнула. Пузырьки перед глазами с тихим треском лопались, пена проседала тающим снегом, и было грустно смотреть на ее хрустящую смерть. Опять свело судорогой весь желудок и в голове все сузилось в какие-то сумерки. Не понимая, что делает, она протянула руку к ножику, который торчал среди груды стаканов, сваленных в ванной неделю назад - на кухне уже некуда было складывать. Коша созерцала сверкающую решимость ножа и не знала, чего хочет. Возбуждала его опасная готовность расчленять плоть. Смесь стыда и вожделения заставили дыхание участиться. Под кожей мягкая, горячая фабрика, которая делала Кошу живой.
" Я ли - она, она ли - я." - думала Коша, покачивая лезвием перед глазами и чувствуя боль несовершённых порезов. - "Почему она делает то, чего я не хочу? Где тот рубильник, который управляет этими пульсирующими пленочками и трубочками; кто заставляет сочиться меня соками и желаниями?"
Не умирать. Увидеть плоть изнутри, выпустить наружу содержимое трубочек. Не зависеть от эндорфина. К черту наркотики.
Коша аккуратно надавила на кожу просвечивающую веной и там осталась вмятинка, но до вены было не так просто. Кожа жалобно екнула болью. Коша разозлилась и полоснула наотмашь. Хлынула черная горячая струя. Ранка раздвинула желтоватые губки с пузырьками подкожного жира, втягивая опасливо внутрь белые ниточки жилок (или перерезанных нервов?). Кончик ножа завороженно ковырял внутренность руки, пытаясь понять из чего она сделана. Боль не мешала. Она была снаружи. Голова начала кружиться.
Коша вынула руку из воды.
Жидкая красная струйка потекла по предплечью.
Стало спокойно и скучно. В этом тоже ничего не было. Это было точно так же глупо, как и любое не это.
Неожиданно для себя Коша совершила следующее странное действие. Она поднялась. Вылезла из порозовевшей воды, и внимательно посмотрела в глаза своему отражению. Обмакнув указательный палец правой руки, начертила на стекле тот самый иероглиф, который видела на дверях в Рониной комнате. На воздухе кровь быстро свернулась черным студенистым комком. Коша прошла в комнату, перетянула рану куском простыни и легла в постель.
Спать.
"Странно быть и врачом и пациентом одновременно..." - промелькнуло уже за границей сна. Как будто кто-то сказал.
(Рита)
Рита все яснее представляла свои дальнейшие поступки.
Первый вариант.
Рита меняет документы и сдает Кошу в дурку. С такой тетрадкой - легко.