В повестях о людях типа Крокета, даже когда они попадали из области сублитературной на страницы альманахов, чувствовался терпкий запах пота, смешанного с парами виски, — типичный аромат былых салунов фронтира. Образ Вашингтона сознательно создавался, как рафинированный образец олитературенного полубога. Может, поэтому легенда не сохранила ни одной из черт, свидетельствовавших о его слабостях, о его вражде с Джефферсоном — другой легендарной личностью той же модели. Когда (14 декабря 1799 года) Вашингтон скончался, он уже считался весьма и весьма противоречивой фигурой. Его обвиняли во всех грехах, в том числе и в присвоении казенных денег. Но удивляет не то, что он со временем стал полубогом и отцом страны, а то, насколько быстро произошла эта трансфигурация. Его жизнь была возведена в ранг священной. В годы, когда в Америке было еще совсем немного праздников, американцы в национальном масштабе праздновали три дня рождения: день рождения страны 4 июля, рождество и день рождения Вашингтона.
Первая книга, начавшая мифологизацию Вашингтона, появилась через год после его смерти. А через каких-нибудь двадцать пять лет его образ, окутанный легендами, был вознесен в США превыше героев библейской истории. Он стал иконой, тысячекратно повторенный в скульптурах, на марках и деньгах; еще при жизни было решено назвать столицу его именем. А к середине XX века, помимо города и штата, его именем были названы 32 графства и около 120 малых поселений. Он стал частью школьной этики. Стоит только в младших классах учителю заговорить о честности, как сразу же приводится пример, который без исключения знает каждый американец, о маленьком Вашингтоне и вишневом деревце.
Как ни странно, но канонизация таких великих личностей американской истории, как Томас Джефферсон и Бенджамин Франклин, по сравнению с Вашингтоном шла куда более медленно. Они уже давно были возвеличены по заслугам в Европе — прежде, чем их признали у себя в стране. Причем мифологизация этих великих умов своего времени происходила по весьма своеобразной линии. Национальная психика восприняла их, подчеркивая или традиционную чудаковатость умов, занятых наукой, или простоту нравов, демократизм характеров.
Что касается Франклина, то он не только сам попал в список первой десятки американских героев, но ввел с собой и «Бедного Ричарда» — этот кодекс нравственных основ и правил поведения, которым он, во всяком случае, хотел следовать до самой старости. Среди этих правил есть и такие: «Болтуны не работники», «Тот, кто не бдителен, — в опасности», «Стремясь стать самым великим человеком в стране, ты можешь не преуспеть; стремясь стать самым лучшим — ты можешь преуспеть, потому, что одинокий бегун может выиграть забег». «Повитухой бутлеггеров» назвал это творение юного Франклина Ф. Скотт Фицджеральд. Но как справедливо отмечает профессор истории Колумбийского университета Ричард Б. Моррис в книге «Семеро, сформировавших нашу нацию», «обманчиво простой и обезоруживающе чистосердечный, Франклин был на самом деле человеком необычайно сложным. У него было много масок, и по сей день каждый описывающий его выбирает маску по своему вкусу».
Видное место в пантеоне национальных героев занимает и Томас Джефферсон, которого в народе называют отцом американской демократии. Песня-марш «Джефферсон и свобода», которая приводится в этом разделе, имеет свою предысторию. Правящей партии федералистов под руководством президента Джона Адамса удалось протащить антидемократический закон, направленный против иммигрантов и свободы слова в стране. Двадцать пять журналистов попали под суд, десять были осуждены. Выборы 1800 года проходили под девизом реставрации демократических прав. На гребне этих событий побеждает Джефферсон. Ему и посвятил народ песню, в которой выразил свои надежды — «навек тиранов кончить гнет». Шестьдесят лет спустя на этот же мотив Америка будет петь «За Линкольна и свободу».
В числе любимых народных героев, конечно же, и Авраам Линкольн. Но о нем впереди.
Дэви Крокет
Пересказ Н. Шерешевской
Лучший способ познакомиться с Дэви Крокетом — это выслушать его рассказ о себе самом.
— Я кто? Я горлопан! — говаривал Дэви.
Этим он хотел сказать, что может переспорить и перекричать любого живущего на фронтире, а крикунов и хвастунов там хватало, уж поверьте мне.
— Мой отец может побить любого в Кентукки, — заверял Дэви. — А я во всем обгоню родного отца. Могу бегать быстрее его. Нырять глубже и держаться под водой дольше. А из воды выйду сухим. Ну, кто еще может так на всей Миссисипи? Могу пароход унести на плече. А хотите, обниму льва? Я вынослив, как вол, быстр, как лиса, увертлив, как угорь, могу кричать, как индеец, драться, как дьявол, а надо, так проглочу конгрессмена, если сперва смазать ему голову маслом и прижать уши.