Пётр Ткачёв
Народ и революция[I]
Мы говорили в прошлый раз, при каких условиях народ наш может превратиться из возможной революционной силы в действительную, из возможного революционера — в революционера реального[II]. Теперь является другой вопрос, не менее существенный: как велика может быть в данное время эта действительная революционная сила народа? Имеем ли мы право возлагать на нее чересчур большие надежды и упования? В состоянии ли она, предоставленная сама себе, осуществить основные принципы социальной революции?
Ответы на эти вопросы должны определить, с одной стороны, степень возможного, желательного участия народа в революции, с другой — ту роль, которую будет обязано играть в ней революционное меньшинство.
Само собою понятно, что, чем менее существует в народе революционных элементов, чем ничтожнее размеры его революционной силы, тем незначительнее должна быть его роль в деле осуществления «социального переворота» и тем большим значением, тем большей властью и влиянием должно пользоваться революционное меньшинство. Точно так же и наоборот: участие народа в революции должно быть тем больше, чем большее количество революционных элементов он в себе содержит.
Эта истина так же бесспорна и очевидна, как и то, что дважды два — четыре.
Чем же определяется вообще революционная сила той или другой общественной среды?
Она определяется главным образом двумя данными: с одной стороны, характером идеалов этой среды, с другой — ее отношениями к окружающей ее действительности.
Эти идеалы могут быть или консервативны (если они стремятся к сохранению всех или некоторых наиболее существенных из данных форм исторически сложившегося общежития) или революционны (если они стремятся к устранению, к пересозданию этих форм); эти отношения могут быть или враждебны, или миролюбивы.
Каковы же общественные идеалы нашего народа? Каковы его отношения к окружающей его действительности?
Его общественный идеал — самоуправляющаяся община, подчинение лица миру, право частного пользования, но отнюдь не частного владения землей, круговая порука, братская солидарность всех членов общины — одним словом, идеал с ясно выраженным коммунистическим оттенком[3]. Конечно, от форм жизни, обусловливающих этот идеал, еще очень далеко до полного коммунизма; коммунизм кроется в них, так сказать, в зерне, в зародыше. Это зерно может разрастись, но может и заглохнуть, — все зависит от того, в каком направлении будет развиваться наша экономическая жизнь. Если она будет развиваться в том направлении, в каком она развивается теперь, — в направлении буржуазного прогресса, — то нет сомнения, что нашу общину (а следовательно, и наши народные идеалы) постигнет судьба западноевропейской общины: она погибнет, как погибла община в Англии, Германии, Италии, Испании и Франции. Но если революция поставит вовремя плотину быстро несущимся волнам буржуазного прогресса, если она остановит его течение и даст ему другое, совершенно противоположное направление, тогда, нет сомнения, при благоприятном уходе наша теперешняя община обратится мало-помалу в общину-коммуну.
В настоящее же время она стоит, так сказать, на перепутье двух дорог: одна ведет к царству коммунизма, другая — к царству индивидуализма; куда толкнет ее жизнь, туда она и пойдет. Если же жизнь не толкнет ее ни в ту, ни в другую сторону, она так навеки и останется на перепутье. В ней самой нет ничего такого, что бы могло двинуть ее вперед или назад; все ее элементы находятся в устойчивом равновесии. Вот почему она почти ни на волос не изменилась в течение нескольких веков, вот почему она, предоставленная самой себе, может просуществовать in statu quo[III] еще тысячи, миллионы лет[5].
Каковы формы общежития, — таковы и идеалы, порождаемые ими. Если первые консервативны, если в них не содержится никакого внутреннего стимула к дальнейшему развитию, то точно таким же консервативным характером запечатлены будут и последние.
И действительно, общественный идеал нашего народа не идет далее окаменелых форм его быта. Дальше своей веками освященной, обычной формы землевладения, въевшегося в плоть и кровь патриархального чинопочитании, пассивного подчинения лица миру, — дальше своих традиционных семейных отношений и т. п. он ничего не видит, ничего не знает и знать ничего не хочет. Предоставьте ему устроить свою жизнь по его собственной воле, и вы увидите, что он не внесет в нее ничего нового, — он распространит формы своей жизни, свою общину, свой мир, свою семью на те сферы, из которых они теперь вытеснены влиянием буржуазного прогресса, но этим и ограничится его реформаторская деятельность, и перед нами явится тот же старый крестьянский мир с его закорузлыми, окаменевшими устоями, с его неподвижным консерватизмом.
I
Статья «Народ и революция» была напечатана в № 4 «Набата», 1876 г., март, и перепечатана в «Ораторах-бунтовщиках»[b].
[b] Полное название брошюры — «Ораторы-бунтовщики перед русской революцией. На тему: необходимо приступить немедленно к тайной организации, без которой немыслима политическая борьба». Брошюра была опубликована в 1880 г. в Женеве без указания авторства. В ней были собраны программа журнала «Набат» и передовые статьи этого издания, написанные Ткачевым.
3
Правда, в некоторых местностях России общинного землевладения уже не существует, — однако, и там народный идеал не вполне еще утратил свой коммунистический характер, — и там в народном сознании личное я, единичная воля стушевываются и теряются перед представлением о мире, о громаде. —
5
Действительно, исследования Мэна, Маурера, Лавелэ и др. вполне доказали ту истину, что подобная община представляет одну из самых консервативных, самых устойчивых форм общежития. Она способна приурочиваться к всевозможным политическим переворотам. На острове Ява, на Алеутских островах, у индейцев Ориноко, у афганов, в некоторых кантонах Швейцарии она существует, например, безо всяких изменений с незапамятных времен. Очевидно, в ней самой не содержится никакого стимула к прогрессу, к развитию; этот стимул должен быть дан ей извне. —