Земля во Франции принадлежит пятнадцати или двадцати миллионам крестьян, которые ее обрабатывают. В Англии же она является собственностью тридцати двух тысяч аристократов, которые сдают ее в аренду.[60]
Англичане не так укоренились на своей земле; они эмигрируют туда, где можно вести прибыльные дела. У них говорят «наша страна», мы же говорим «родина».[61] У нас человек и земля связаны воедино и не расстаются; они вступили в законный брак до гробовой доски. Француз и Франция — супруги.
Франция — страна справедливости: земля в ней принадлежит, за немногими исключениями, тем, кто ее возделывает.[62] В Англии, наоборот, земля осталась у помещиков, они прогнали крестьян. Землю там обрабатывают наемным трудом.
Какая огромная разница! Велика собственность или мала — она возвышает человека в его глазах. Даже тот, кому нечего уважать себя за личные качества, уважает и ценит себя за то, что у него есть собственность. Это чувство дополняет законную гордость, коренящуюся в наших незабываемых военных традициях. Возьмите любого бедняка, живущего поденщиной, но владеющего одной двадцатой арпана:[63] вы не найдете у него чувств, свойственных батраку, наймиту. Он прежде всего — собственник, а вдобавок — солдат (либо он уже был им, либо будет им завтра). Его отец находился в рядах Великой армии.[64]
Мелкая собственность на землю не является во Франции чем то новым. Напрасно некоторые считают, что она появилась недавно, одним махом, что ее вызвала на свет Революция. Это мнение ошибочно. Мелкое землевладение было у нас значительно развито еще до Революции и даже служило одним из ее истоков. Превосходный наблюдатель, Артур Юнг[65] еще в 1785 году выражал удивление и опасение по поводу того, что земля в нашей стране «так раздроблена». В 1738 году аббат де Сен-Пьер[66] отметил, что во Франции «почти каждый поденщик обладает садиком, или клочком виноградника либо другой земли».[67] В 1697 году Буагильбер[68] сокрушался, что мелкие собственники были вынуждены при Людовике XIV[69] продать значительную часть недвижимости, приобретенной ими в XVI и XVII веках.
Этот процесс изучен мало; в самые дурные времена, когда царила всеобщая бедность, когда даже богачи нищали и вынуждены были поневоле распродавать свои земли, неимущие оказывались в состоянии приобретать ее. Других покупателей не находилось; крестьянин же приходил в лохмотьях, но с золотой монетой и становился собственником клочка земли.
Странное дело! Может быть, он нашел клад? Действительно, тут не обходилось без клада. Упорный труд, воздержание, трезвость — вот этот клад. Бог наделил этот стойкий народ даром прилежно работать, бороться, сохранять бодрость духа даже при недостатке пищи, заменяя хлеб надеждой и мужественным весельем.
Периоды упадка, когда крестьяне могли задешево скупать землю, всегда сменялись (причины этого объяснить трудно) периодами расцвета. Так было, например, к началу XVI века, когда Франция, истощенная Людовиком XI,[70] казалось, вконец разорится от итальянских походов;[71] дворяне были вынуждены продавать свои земли, и эти земли, перейдя к новым владельцам, начинали процветать: их обрабатывали, на них строили. У ученых, для «которых вся история сводится к смене королей, эта эпоха получила название «эпохи доброго Людовика XII».[72]
К несчастью, она длилась недолго. Лишь только земля была обихожена, нагрянули сборщики податей; затем начались религиозные войны,[73] начисто уничтожившие благосостояние народа.[74] Ужасные бедствия, жесточайший голод, когда матери пожирали своих собственных детей...[75] Кто бы мог поверить, что страна сумеет возродиться? Но едва война кончилась, как крестьяне начали делать сбережения, хотя их поля были опустошены, а от хижин остались лишь обугленные головешки. Крестьяне начали покупать землю, и лет через десять Францию было не узнать. А через двадцать тридцать лет ценность всех земель повысилась вдвое, втрое. Это время, опять таки окрещенное именем короля, было названо «эпохой доброго Генриха IV[76] и великого Ришелье».[77]
Замечательное развитие! Сколько мужественных сердец способствовало ему! Почему же этот процесс то и дело приостанавливается, почему столько усилий, едва вознаграждаемых, тратится впустую? Всем ли известно, сколько трудов и жертв, сколько тягчайших лишений кроется за простыми, казалось бы, и легко произносимыми словами, «бедняки делают сбережения, крестьяне покупают землю»? Мурашки бегут по коже, когда узнаешь обо всех обстоятельствах этой упорной борьбы, о том, как победы в ней сменялись поражениями; когда представляешь себе отчаянные усилия, с какими бедняки вцеплялись во французскую землю, теряли ее и вновь ею овладевали... Так потерпевший кораблекрушение, с огромным трудом добравшись до берега, пытается ухватиться за скалу, но волны опять относят его в море, он повторяет свои попытки и, как ни бьет его о камни, сжимает скалу окровавленными руками...
60
Из этих тридцати двух тысяч двенадцать тысяч юридических лиц, чьи земли не подлежат отчуждению. Мне могут возразить, что, по статистическим данным. в Англии около трех миллионов человек владеют земельным имуществом; но в это понятие входят не только земли, но и дома и очень небольшие участки — дворы и палисадники, прилегающие к домам (особенно в промышленных центрах).
61
Наши доморощенные англичане тоже говорят «страна» вместо «родина». См. остроумный и полный полемического задора труд Женена (Génin. Des variations du langage franèais, p. 417).
62
Это — одна из духовных особенностей нашей Революции. Она приучила смотреть на человека и его труд, как на величайшую ценность, несоизмеримую с ценностью земельных угодий; человек считался гораздо ценнее земли. В Англии, наоборот, земля ценнее человека. Даже в странах, не знавших феодализма, строй которых исходил из кельтского клана, английские юристы неукоснительно применяли феодальное право в самом прямом смысле этого слова, и трактовали сеньера не только как сюзерена, но и как собственника. Например, герцогиня Саузерлендская добилась прав на целое графство в Шотландии, превосходившее по площади весь департамент Верхнего Рейна и изгнала оттуда (с 1811 по 1820 год) три тысячи семейств, живших там с незапамятных времен. Герцогиня, впрочем, соизволила предложить им ничтожное вознаграждение, от которого многие семьи отказались. Об этой вопиющей несправедливости можно прочесть в книге адвоката герцогини Джемса Лоча (James Loch. Compte rendu de bonifications faites aux domaines du marquis de Stafford, in 8, 1820). Сисмонди дает критический разбор этого факта (Sismondi. Etudes d'économie politique, 1837).
65
67
Saint Pierre, t. X, p. 251 (Rotterdam). Свидетельство этого автора, в общем мало значительного, в данном случае важно, так как основано на сведениях, полученных им от ряда интендантов.
69
70
71
Преемник Людовика XI, Карл VIII затеял завоевать Италию и занял было Неаполь, но вынужден был ретироваться.
72
73
74
Froumenteau. Secrets des finances de France (1581). Preuves, p. 397—398.
76
77