Удастся ли им достичь своей цели или нет — их не остановить. Они пойдут своим путем, путем мысли и скорби. «Света искала Дидона взором; найдя — застонала...»[122] — пишет Вергилий. И страдая, они будут всегда стремиться к свету. Кто может, увидав его проблеск, навсегда отказаться от него?
«Света, больше света!» — таковы были предсмертные слова Гете.[123] Это не только просьба умирающего гения, это зов природы; его можно услышать решительно везде. Свет, которого не хватало великому человеку, избранному богом, нужен всему сущему. Даже наименее развитые представители животного царства в морских глубинах стремятся к ответу, не хотят жить там, куда не проникают лучи солнца. Растению нужен свет, оно тянется к нему, чахнет без него. Домашние животные, наши товарищи по труду, радуются солнцу, как и мы, и грустнеют с наступлением ночи. Мой двухмесячный внук плачет, когда начинает смеркаться.
Как то летом в закатный час, прогуливаясь по саду, я заметил на ветке птицу. Она пела и при этом вся тянулась к солнцу, явно восхищенная им. Я тоже испытал восхищение: это созданьице, столь хрупкое, но проникнутое столь горячим чувством, ничем не походило на наших певчих птиц, угрюмо нахохлившихся в своих клетках. Мое сердце затрепетало от ее пения. Птичка запрокинула головку, напыжила грудку; ее наивный экстаз не мог бы передать ни один певец, ни один поэт. Это не была любовная песня (время для них уже прошло), нет, птичка просто выражала восторг от дневного света, от заходящего солнца.
Как жестока наука! Чем ей гордиться, если она так принижает живую природу, так отделяет человека от его младших собратий!
Прослезившись, я сказал этой птичке: «Бедное дитя света, который ты воспеваешь! Как тебе не прославлять его! Ночь, полная опасностей для тебя, сходна со смертью. Увидишь ли ты завтра восход солнца?»
Потом мои мысли перенеслись от судьбы этой птички к судьбе всех живых существ, которые так медленно пробиваются к свету из потаенных глубин творения, и я воскликнул, подобно Гете и этой птичке: «Света, господи, побольше света!»
Глава IV
ТЯГОТЫ ФАБРИКАНТА
В книжке руанского ткача, о которой я уже упоминал,[124] говорится: «Все владельцы фабрик по происхождению — рабочие» — и в другом месте: «Большинство современных фабрикантов — трудолюбивые и бережливые рабочие первых лет Реставрации». Мне кажется, что это — общее положение, относящееся не только к Руану.
Многие подрядчики по строительству домов говорили мне, что, приехав в Париж, они сначала работали каменщиками, плотниками и т. д.
Если простые рабочие сумели стать хозяевами в такой отрасли промышленности, как строительство, сложное по своему характеру и требующее больших затрат, то и подавно нет ничего удивительного, что им удалось сделаться владельцами предприятий там, где требовалось меньше капитальных вложений, а именно в мелкой кустарной промышленности и в розничной торговле. Количество выданных патентов на торгово промышленные заведения, остававшееся в годы Империи почти без изменений, после 1815 г. за тридцать лет удвоилось. Около шестисот тысяч человек стало фабрикантами и торговцами. А так как во Франции всякий, кто может скромно прожить на свои сбережения, не станет рисковать ими, вкладывая их в промышленность, то смело можно сказать, что по меньшей мере полмиллиона рабочих стали хозяевами предприятий и обрели то, что им казалось независимым положением.
Этот процесс шел особенно быстро в первом десятилетии, т. е. в 1815—1825 годах. После воины промышленность сделалась для храбрых солдат новым театром сражений. Они кинулись на приступ и без труда заняли господствующие позиции. Их вера в себя была так велика, что они заразили ею даже капиталистов, снабдивших их деньгами. Их напористость побеждала самых равнодушных; легко было поверить, что эти вояки вновь одержат ряд побед — на этот раз в промышленности — и возьмут, таким образом, реванш за разгром Империи. Никак нельзя отрицать того, что эти рабочие, выбившиеся в люди и основавшие наши фабрики, обладали замечательными свойствами: предприимчивостью, отвагой, инициативой, умением верно оценивать момент. Многие из них разбогатели; сумеют ли их сыновья не разориться?
И все же, несмотря на эти положительные качества, фабриканты, появившиеся в 1815 году, не избежали деморализующего влияния той недоброй эпохи. Поражению на политической арене всегда сопутствует и моральное падение; в этом можно было тогда убедиться. От военных лет у новоявленных предпринимателей осталось не чувство чести, а привычка к насилию; им не было дела ни до людей, ни до интересов общества, ни до будущего; особенно они не щадили рабочих и потребителей.
122
Цитата из «Энеиды» Вергилия, книга IV, стих 692.
123