Этот вопрос повергает чиновника в замешательство, он возвращается домой расстроенным, почти больным. Его расспрашивают, что с ним? Он объясняет. Как вы думаете, кто его поддержит в эту трудную минуту? Члены его семьи? Очень редко.
Как это ни грустно, ни тяжело, но приходится сказать: в наше время человека портит не общество (он слишком хорошо его знает), не друзья (у кого они есть?). Нет, чаще всего его портит собственная семья. Любящая жена, тревожась за судьбу детей и стараясь, чтобы муж продвинулся по службе, способна на все, она может даже толкнуть его на подлость. Набожная мать не видит ничего особенного в том, что сын делает карьеру, притворяясь набожным. Ведь цель оправдывает средства, и тот, кто служит доброму делу, не может быть грешным... Как же быть чиновнику, когда его вводит во искушение собственная семья, которая должна была бы оградить его от соблазна, когда порок прикрывается личиной добродетели, или сыновнего послушания, или отцовского авторитета?
Это одна из наиболее мрачных сторон нашей действительности; не знаю, что может хуже влиять на нравы.
Но я никогда не поверю, чтобы подлость, даже при наличии таких помощников, как подхалимство и ханжество, восторжествовала во Франции. Наш народ питает неодолимое отвращение ко всякой фальши, ко всякой лжи. В своей массе он не так уж плох; не судите же о нем по накипи, всплывающей на поверхность. Хоть эта масса и неустойчива, но есть сила, сплачивающая ее: чувство воинской чести, о которой изо дня в день напоминает наша героическая история. Иной, уже готовясь совершить низкий поступок, вдруг останавливается, сам не зная отчего... Не почувствовал ли он незримый дух наших героев солдат, не реет ли возле его лица наше старое знамя?
О, я надеюсь лишь на это знамя! Пусть оно спасет Францию и ее армию! Пусть останутся незапятнанными наши славные войска, на которые устремлены взоры всего мира![148] Пусть они будут тверже железа — перед лицом врага, и крепче, чем сталь — перед попытками внести разложение в их ряды! Пусть никогда не проникнет в них полицейский дух! Пусть они всегда с отвращением относятся к измене, к подлости, к тайным проискам вместо честных путей!
Какое сокровище вручено нашим молодым солдатам! Какая ответственность за будущее лежит на них! В день последнего сражения между цивилизацией и варварством (кто знает, вдруг этот день наступит завтра?) пусть Судия ни в чем не сможет упрекнуть их! Пусть их клинки будут чисты и на сверкающих штыках не окажется ни единого пятнышка! Каждый раз, когда они проходят мимо, сердце мое трепещет, и я думаю: «Здесь, только здесь в ладу между собою сила и идея, доблесть и право, всюду противопоставленные друг другу. Если мир будет искать спасения в войне, вы одни сумеете спасти его. Святые штыки Франции,[149] пусть ничто не омрачает вашего блеска, которого не может вынести ничей глаз!».
Глава VII
ТЯГОТЫ БОГАЧА И БУРЖУА
Лишь у одного народа имеется грозная армия, но именно он не играет в Европе никакой роли. Это нельзя объяснить только слабостью министерства или правительства: к несчастью, явление это обусловлено более серьезной причиной — общим вырождением правящего класса, класса нового и в то же время успевшего одряхлеть. Я говорю о буржуазии.
Чтобы меня лучше поняли, начну издалека.
Славная буржуазия, которая одолела средневековье и совершила в XIV веке нашу первую революцию,[150] отличалась той особенностью, что необычно быстро, выйдя из народа, превратилась в «сливки общества».[151] Она была не столько классом, сколько промежуточной ступенью между классами. Потом, сделав свое дело, создав новое дворянство и новую монархию, эта буржуазия утратила свою гибкость, окостенела и стала классом уже не героическим, а зачастую смешным. Буржуа XVII и XVIII веков был уже существом вырождающимся, как бы остановившимся в своем развитии на полпути: некая помесь, ни то ни се, ни рыба ни мясо. Существо это было на вид непрезентабельно, но тем не менее очень довольно собою и преисполнено амбиции.
Современная буржуазия, появившаяся так быстро после Революции, не встретила на своем пути противостоявшего ей дворянства. Это усилило ее желание прежде всего стать классом. Едва появившись, она так прочно укоренилась, что наивно уверовала в возможность выделить из своих рядов новую аристократию. Как и следовало предвидеть, новоявленная «старина» оказалась хилой и немощной.[152]
148
Если насилия и совершались, то только по приказу. Пусть ответственность падет на тех, кто эти приказы отдавал! Заметим мимоходом, что наши газеты слишком часто используют в узкопартийных интересах клеветнические выдумки англичан.
149
Будучи горячим патриотом, Мишле преувеличивает здесь и военную мощь Франции (немалую роль сыграл престиж наполеоновских побед), и роль ее армии, которая решительно ничем не отличалась от армий других буржуазных государств современной Мишле эпохи и точно так же служила» для колониальных завоеваний (Алжир) и для усмирения внутренних беспорядков. Менее чем через два года после того, как Мишле написал о «святых штыках Франции» в июне 1848 г. солдаты генерала Кавеньяка потопили в крови восстание парижских рабочих.
150
Речь идет о парижском восстании 1356—1358 гг. во главе с купеческим старшиной Парижа Этьеном Марселем. Восстание было вызвало неудачами Франции в Столетней войне с Англией (разгром французских войск сначала при Креси, потом при Пуатье), непомерным гнетом налогов, всей тяжестью ложившихся на третье сословие, а также постоянными злоупотреблениями при взимании этих налогов. Мишле ошибочно называет это восстание революцией.
151
Это превращение части буржуазии происходило, как известно, через дворянство мантии, но мало кто знает, что эти новоявленные дворяне в XIV и XV веках очень легко становились военными.
152
В дореволюционной Франции было три класса, в современной же Франции — только два народ и буржуазия.