Победило добро, победило милосердие. Человечество уходит все дальше от несправедливости былых веков. Наперекор старому миру оно распустило паруса. Куда оно направляется? Мы можем ясно предвидеть это: навстречу миру, где не будет осужденных без вины, туда, где мудрец сможет беспрепятственно призвать: «Допустите до меня малых сих»
Глава VI
ОТСТУПЛЕНИЕ: ИНСТИНКТ ЖИВОТНЫХ. СЛОВО В ИХ ЗАЩИТУ
Как мне ни хочется говорить и дальше о простых натурах, об этих скромных сынах инстинкта — сердце велит мне: «Стой! Скажи несколько слов о самых простых, самых безвинных и, быть может, самых обездоленных существах, а именно о животных».
Я только что говорил, что всякий ребенок рождается с благородной душой. Натуралисты утверждают, что молодые животные более развиты умственно и в этом отношении напоминают детей. По мере возмужания они грубеют и превращаются в зверей. Их бедные души изнемогают под тяжестью плоти; кажется, будто природа околдовала их, подобно волшебнице Цирцее.[205] Тогда человек отворачивается от них и не хочет признать, что у них есть душа. Лишь ребенок инстинктивно, сердцем чует ее в этих отверженных существах, он разговаривает с ними и даже задает им «вопросы. И животные слушают, откликаются, они любят детей.
Животные! Кто заглянет в таинственный мрак их душ, в мир смутных грез и немых страданий? Несмотря на отсутствие речи, эти страдания зримы: животные ясно дают понять, когда им больно. Вся природа протестует против варварского отношения к ним людей, которые не признают своих младших братьев, унижают и мучат их. Природа обвиняет людей перед лицом того, кто создал и тех и других.
Взгляните без предубеждения, какой у — животных кроткий и задумчивый вид, какую явную привязанность к человеку питают наиболее умные из них. Разве не похожи они на детей, развитию которых помешала какая то злая фея, на детей, оставшихся в колыбели, чьи робкие, боязливые души находятся в наказание за какую то вину под временным заклятием? Тяжелое впечатление производит это колдовство: ведь существа, принявшие эту несовершенную форму, зависят от всех окружающих, словно усыпленные. Но именно потому, что они подобны усыпленным, для них открыт доступ в страну грез, о которой мы не имеем понятия. Нам виден светлый лик мира, им — темный, и кто знает, который обширнее?[206]
На Востоке продолжают верить, что у животных есть душа, спящая пли заколдованная. Средневековье тоже пришло к этой мысли; ни религии, ни философии не удалось заглушить голос природы.
В Индии, более древней, чем мы, традиция всеобщего братства лучше сохранилась. Эта традиция запечатлена в начале и в конце двух великих священных индусских поэм — Рамаяны[207] и Махабхараты,[208] гигантских пирамид, перед которыми должны почтительно склониться все поэты Запада. Когда вы устанете от вечных споров, раздирающих Запад, советую вам вернуться к вашей праматери, великой античности, столь благородной и любвеобильной. Любовь, смирение, величие — все это вы найдете в ней, все это сплетется в чувстве столь естественном, столь чуждом мелочного высокомерия, что о смирении тут даже неловко говорить.
За свое мягкосердечие Индия была щедро одарена природой. Сострадание — вот один из даров. Первый индийский поэт видел двух порхающих голубков, восхищался их грацией, их любовной игрой. Вдруг один из них упал, пронзенный стрелой... Поэт заплакал; его жалобные вздохи раздавались в унисон биениям его сердца. Он непроизвольно уловил их равномерный ритм, и вот полились ручьи поэзии... С тех пор парочка мелодично воркующих голубков, увековеченных в стихах, любит друг друга и облетает всю землю (Рамаяна).
Благодарная природа наделила Индию и другим даром — плодородием. В награду за любовь и почитание природа с помощью животных многократно умножила жизненный клад, необходимый для обновления земли. Там почва никогда не истощается. Несмотря на войны, эпидемии и всякие беды, вымя священных коров не иссякает; молочные реки всегда текут по этой стране, благословенной и за доброту ее жителей, и за их ласковое отношение к низшим существам.
Высокомерие разрушило трогательный союз, связывавший некогда людей с самыми обездоленными из божьих созданий. Это не прошло безнаказанно: земля возмутилась и отказалась давать пропитание бессердечным народам.
Исполненные гордыни, Греция и Рим пренебрегали природой. Для них существовало только искусство, они ценили лишь его. Надменному античному миру, который поклонялся лишь возвышенному, как нельзя лучше удалось уничтожить все остальное. Прочь с глаз все, что кажется низким, неблагородным! Не стало животных, так же как и рабов. Освободившись от тех и других, Римская империя превратилась в величественную пустыню. Земля, чьи силы все время расточали, не восстанавливая, сделалась кладбищем, уставленным мраморными монументами. Города еще красовались, но деревни исчезли. Всюду цирки, триумфальные арки, но ни хижин, ни землепашцев... Великолепные дороги ожидали путников, которые перевелись; по огромным акведукам вода продолжала течь к замолкшим городам, где больше некому было утолять жажду.
206
«Будем гордо считать себя царями природы, если хотите. Но не будем забывать о том, что нашей наставницей была природа. Растения, животные — вот наши первые воспитатели. Все живые существа, которые теперь нам подвластны, руководили когда то нашим поведением лучше, чем мы могли бы сами. Они направляли наш неоперившийся разум с помощью своего более надежного инстинкта; мы пользовались их советами, а теперь презираем их... Мы извлекли бы немалую пользу из созерцания этих безупречных божьих творений. Спокойные, непорочные, они в своем молчаливом бытии как бы хранят извечные тайны. Разве нам нечему научиться у дерева, прожившего столько веков, у птицы, облетающей полмира? Орел может смотреть на солнце, сова — видеть в темноте... И даже волы, так долго, с таким степенным видом простаивающие под тенистым дубом, — разве они ни о чем не думают?» («Происхождение права», стр. 69).
207
208