Несмотря на отсутствие у меня музыкальных способностей (что огорчало деда), я был очень чувствителен к царственно величественной гармонии звуков латыни; в их мелодии мне чудилось небо Италии, ослепительные лучи южного солнца... Я не знал его, я рос, словно травинка в щели между булыжниками парижских мостовых, лишенная солнечного света. Эта знойная атмосфера так притягивала меня, что, еще ничего не зная о долготе и краткости звуков древних языков, о законах просодии, я сочинял на заданные мне темы отрывки на разговорном романо латинском языке, похожие на средневековые прозы.[31] Если предоставить ребенку свободу, он идет тем же путем, что и народы в младенчестве.
Несмотря на тогдашние нужду и невзгоды, особенно заметные зимой, мне приятно вспоминать об этой поре, когда я занимался ручным трудом и латынью. Мою жизнь скрашивала дружба; одно время у меня был друг, о котором я упоминаю в этой книге. Моим богатством были юность, фантазия и уже, быть может, любовь. Я никому не завидовал: человек сам по себе не знает, что такое зависть, пока его не научат этому чувству.
Между тем тучи над нашими головами сгущались. Моей матери стало хуже, Франции — тоже (Москва! 1813 год![32]). От возмещения, полученного за типографию, ничего не осталось. Видя нашу нищету, один из друзей моего отца предложил устроить меня в Императорскую типографию. Большое искушение для моих родителей! Другие на их месте не стали бы колебаться. Но в нашей семье всегда велика была вера: сначала в моего отца, ради которого братья и сестры приносили в жертву свои интересы, а потом — в меня, который должен был все наверстать, стать для всех спасением...
Если бы мои родители, повинуясь голосу рассудка, сделали из меня рабочего, это выручило бы их самих, а мне разве повредило бы? Нет! Среди рабочих я встречал людей, достойных всяческого уважения, которые по уму нисколько не уступали получившим образование, а положительными свойствами характера превосходили их. Но с какими трудностями пришлось бы мне встретиться! Какую борьбу пришлось бы выдержать, не имея никаких способностей для этой работы, в столь неблагоприятное время! Мой разорившийся отец и больная мать решили, что я должен учиться во что бы то ни стало.
Положение наше заставляло торопиться. Не зная ни правил версификации, ни греческого языка, я поступил в третий класс коллежа Карла Великого. Можете себе представить, как нелегко мне пришлось! Ведь рассчитывать на чью либо помощь я не мог. Мать, до сих пор стойко переносившая все напасти, заливалась слезами. Отец принялся кропать для меня латинские вирши, хотя никогда в жизни не делал этого.
Самым отрадным для меня во время мучительного перехода от одиночества к толпе сверстников, от мрака к свету было хорошее отношение ко мне одного из преподавателей Андрие д'Альба, человека с добрым и великодушным сердцем, — самым худшим — мои товарищи. Среди них я был как испуганный совенок, ослепленный солнцем. Я казался им смешным, и теперь мне думается, что они были правы. Но тогда я приписывал их насмешки моей плохой одежде, моей бедности. Я начал кое что соображать, сравнивая себя с ними.
Я стал считать всех богатых дурными и считал дурными всех люден, так как все, кого я ни видел, были богаче меня. Я впал в мизантропию, редкую в детском возрасте. В Маре, самом безлюдном квартале Парижа, я выбирал самые пустынные закоулки. Но, несмотря на мое отвращение ко всему человеческому роду, я не завидовал никому.
Самым большим для меня удовольствием, от которого оттаивало сердце, было читать по воскресеньям или четвергам два три раза подряд какую нибудь оду Вергилия[33] или Горация.[34] Мало помалу я запоминал их; вообще же я никогда не мог выучить наизусть ни единого урока.
Вспоминаю эти времена: чаша бед переполнилась, лишения в настоящем, страх перед будущим, враг в двух шагах (1814 год![35]), постоянные издевательства моих личных врагов. Однажды в четверг я ежился от холода. Печь не топлена, на улице все засыпано снегом, хлеба — ни кусочка, и бог весть, будет ли вечером... (Казалось, все для меня кончено. Но, стоически все перенося (религиозное чувство не играло здесь никакой роли), я с силой стукнул распухшим от холода кулаком по дубовому столу — он до сих пор у меня сохранился. Несмотря ни на что, я испытывал неизъяснимую радость. У меня были молодость, будущее, и я мужал.
31
32
Речь идет о военных неудачах Наполеона I: оставлении Москвы, битве при Лейпциге, в результате которой он был вынужден ретироваться из Германии.
33
34
35
Войска антифранцузской коалиции, разбив Наполеона, подошли к Парижу и заняли его в июне 1814 г