Вот передо мною два романа, написанные очень талантлив.[286] Кого же высмеивают в этих французских романах? Французов, только французов! Англичанин в них — безупречный джентльмен, добрый гений, спасающий всех. Он появляется как раз вовремя, чтобы исправить глупости, совершенные другим. Это удается ему потому, что он богат, а француз всегда беден. Французу не хватает ни денег, ни ума.
Он богат! Не в этом ли коренится причина нашего странною увлечения? Богач (чаще всего англичанин) — любимчик судьбы; сам господь бог благоволит к нему. Он легко (рассеивает предубеждения самых Свободомыслящих, самых упрямых людей, покоряет женщин красотой, мужчин — благородством. Его этический идеал — образец для художников.
Он богат! Признайтесь, что это — тайный мотив всеобщего восхищения. Англия богата, несмотря на то, что в ней миллионы нищих. Для тех, кого люди интересуют в последнюю очередь, Англия являет единственное в своем роде зрелище, такое скопление богатств, какого еще не видывал мир. Расцвет сельского хозяйства, огромное количество машин, станков, кораблей, битком набитых магазинов... Лондонская биржа владычествует над миром; золото течет там, как вода...
О, во Франции нет ничего подобного, это страна бедняков. Сопоставление всего, что есть у англичан и чего у французов нет, завело бы нас слишком далеко. Англия могла бы, улыбаясь, спросить у Франции, каковы же в конечном счете (материальные результаты ее бурной деятельности? Что осталось от ее напряженного труда, от стольких усилий и порывов?[287]
Как Иов,[288] сидит Франция на своем (пепелище, окруженная другими народами, которые вопрошают ее, обнадеживают и подбадривают, пытаются улучшить ее участь, спасти ее.
«Где твои суда, твои машины?» — спрашивает Англия. «Где твоя смекалка? — задает вопрос Германия. — Нет ли у тебя, по крайней мере как у Италии, дивных произведений искусства?»
Добрые сестры, утешающие Францию таким манером, позвольте ответить вам за нее. Ведь она больна, склонила главу долу и не может говорить.
Если бы нагромоздить в одну кучу осе, что каждая нация бескорыстно принесла в жертву ради общего блага всех народов, — золото, кровь, всевозможные труды и свершения, — то из вложенного Францией получилась бы пирамида высотой до самых небес. А вклад всех других наций, сколько бы их ни было, образовал бы кучку, не доходящую до колен ребенка.
Так что не говорите соболезнующим тоном: «Как Франция бледна!» Она бледна потому, что пролила за вас свою кровь. Не говорите: «Как Франция бедна!» Она бедна потому, что без счета тратила на ваше дело.[289] И, лишившись всего, она промолвила: «У меня больше нет ни золота, ни серебра, но то, что у меня осталось, я отдаю вам!» И она отдала вам свою душу: вы живете ее щедрым даром.[290]
«Все, что у меня осталось, я отдаю вам!» Послушайте, народы, вспомните то, чего вы никогда не узнали бы без нас; не оскудеет рука дающего. Дух Франции дремлет, но все такой же цельный, всегда готовый пробудиться.
Вот уже много лет, как я и Франция — одно. Мне кажется, что я прожил вместе с нею, день за днем, все две тысячи лет ее существования. Самые скверные дни мы видели вместе, и я твердо уверовал, что Франция — страна неувядаемой надежды. Бог возлюбил ее больше, чем другие нации, ибо она видит в потемках, там, где взоры других бессильны; в кромешном мраке, царившем и в средние века и позже, никто не в силах был разглядеть дали, одна лишь Франция увидела их.
Вот что такое Франция! Никогда не говорите о ней «кончено!», ибо она всегда начнет сызнова.
Когда наши галлькие крестьяне временно изгнали римлян и основали Галльскую империю, они вычеканили на своих монетах слово: «Надежда». Оно было главным словом их языка.
Глава VI
ФРАНЦИЯ КАК ВЫСШИЙ ДОГМАТ И КАК ЛЕГЕНДА. ВЕРА ВО ФРАНЦИЮ — РЕЛИГИЯ
С улыбкой говоря: «Франция — дитя Европы», иностранцы думают, что этим сказано все.
Если вы дадите Франции это звание (а оно не так то мало значит), то вам придется признать, что это дитя подобно Соломону, восседающему на троне и вершащему правосудие. Кто, кроме Франции, сохранил традиции права? Права и церковного, и общественного, и гражданского: кресло Паниниана[291] и престол Григория VII?
286
В первоначальной рукописи Мишле добавляет «авторами женщинами». Есть основания полагать, что он говорит о романах: «Индиана» Жорж Санд (1832) и «Коринна» г-жи де Сталь (1807).
287
Материальные блага, производимые Францией, вещественные результаты ее труда — ничто в сравнении с невидимыми ее творениями. Я говорю о деяниях, революционных движениях, мыслях и словах. Ее письменная литература хотя и занимает, по моему, первое место в мире, значительно уступает ее устной словесности, столь блестящей и плодовитой. Все изделия, производимые Францией, ничто в сравнении с ее свершениями в области духа. Вместо машин она создала героев, вместо философских и других систем она создала поэтов. Затрата энергии на слова, на деяния как будто непроизводительна, но именно они вознесли Францию так высоко Она первенствует там, где нужны сила воображения и изящество, где практическая польза равна нулю. Помните, что вслед за областью материального, вещественного начинается область неуловимого, невидимого, подспудного. Нельзя оценивать Францию по материальным достижениям, которые можно видеть, осязать. Не судите о ней, как о других странах, по внешним приметам, хотя бы они и свидетельствовали о нужде. Франция — страна духа и поэтому мало связана с производством материальных ценностей.
288
289
То, что я пишу, лишь в слабой степени отражает мысли, мучившие меня всякий раз, когда я переезжал границу. Особенно однажды, когда я ехал в Швейцарию, как тягостно было видеть нищих крестьян Франш Контэ и вдруг, переправившись через пограничный ручей, наблюдать зажиточных, хорошо одетых, видимо счастливых, жителей Невшательского кантона...
В сущности, что представляют собою два основных бремени, под тяжестью которых Франция изнемогает, — долги и армия? Это жертвы, приносимые ею не только самой себе, но и всему миру. Долги — это деньги, которые Франция платит за то, что указала миру путь к спасению, дала ему закон свободы; он списал у нее этот закон, клевеща на нее же А войска Франции — ведь это защита всего мира, резерв, сохраняемый для того дня, когда нахлынут варвары или когда Германия, в поисках единства, которого она добивается со времен Карла Великого, будет вынуждена либо спрятаться за нашей спиной, либо стать авангардом России в походе против свободы...
290
Нет, не машинная промышленность Англии, не схоластика немецкой философии (машинизм другого рода) оживляют мир, а дыхание Франции, каково бы ни было теперь ее положение, тот скрытый жар Революции, который Европа хранит доныне.
291