Такая трактовка инстинкта привела Мишле к выводу: чем ближе тот или иной слой общества к бессознательной жизни, тем выше его нравственность. «Они, — пишет он о простых людях, — видят все сущее, не мудрствуя, в естественном состоянии». Идя по этому пути, Мишле пришел к обновленному руссоизму, к противопоставлению неиспорченных первобытных народов, живущих по законам природы, так называемым «цивилизованным» европейцам. С гневным протестом обрушивается Мишле на тот чудовищный предрассудок, который «привел к появлению нелепых и недоброжелательных теорий насчет «нецивилизованных» народов, теорий, немало способствовавших тому, что так называемые христиане стали со спокойной совестью истреблять эти народы». И Мишле выступает с пламенной защитой прав этих народов, особенно тех из них, которые, как племена Северной Америки, погибали в борьбе с так называемыми «цивилизованными» народами. В пафосе негодования он восклицает: «Пусть Франция вовремя поймет, что наша нескончаемая война в Африке вызвана главным образом нашим непониманием духа тамошних народов». Эти первобытные народы так дороги Мишле еще и потому, что их быт и нравы должны служить объяснением нравам и психологии простого народа. «Африка, — пишет Мишле, — чьи жители так похожи на наших южан, Африка, чьи черты я узнаю иногда в своих закадычных друзьях из Прованса или с Пиренеев, окажет Франции огромную услугу, объяснив многое у нас, к чему относятся с пренебрежением, чего не понимают... Общая беда первобытных людей — в том, что мы недооцениваем их инстинкт, а сами они не умеют помочь нам постичь его».
Итак, по мнению Мишле, простой народ, подобно первобытным племенам, обладает огромным преимуществом перед образованными людьми. Таким же преимуществом по сравнению со взрослым человеком обладает ребенок. Ребенок для Мишле — это воплощение народа, его символ; «мало того, — заявляет он, — ребенок — это сам народ, такой, каким его создала природа, еще не испорченный...» 32. Здесь мы сталкиваемся с многозначностью у Мишле термина «народ», термина, означающего то всю нацию в совокупности, то лишь определенный слой ее, наименее затронутый цивилизацией.
Первое издание «Народа».
Нравственное преимущество ребенка перед взрослым человеком состоит в том, что ребенок свободен от отвлеченного мышления. «Дети, — пишет Мишле, — как и народы, не вышедшие еще из младенческого возраста, сосредоточивают внимание на чем-нибудь одном, все воспринимают конкретно, живо. Достаточно взглянуть на ребенка, чтобы понять, до какой степени абстрактно наше отношение ко всему». В этой связи Мишле возвращается к полемике с католической церковью и, высказав свое заветное убеждение, что человек рождается благородным, требует отказаться от бесчеловечного церковного учения, будто природа человека искони дурна, испорчена.
Таким образом, взгляды Мишле на инстинкт и человеческую природу привели его к резкому столкновению с церковным вероучением, с одним из основных его положений — о порочной природе человека. Кистью живописца Мишле рисует все беды, проистекающие из постулата, что человек дурен с самого рождения и поэтому даже дети, только что появившиеся на совет, заранее осуждены на вечные муки; в унисон с Достоевским Мишле обыгрывает мотив о «невинной слезке младенца».
В августе 1843 г. Мишле, находясь в Швейцарии, посетил мюнстерское кладбище около Аарау, и, остановившись перед могилой какого-то ребенка, прочел эпитафию, которая его потрясла. 22 августа 1843 г. он записал в связи с этим в своем «Дневнике»: «Среди других трогательных надписей, я увидел эту, которая сильнейшим образом взволновала меня. За что?» — гласила эпитафия похороненному под ней ребенку — Шарея. Я почувствовал ужас матери, вообразившей себе, как ее ребенок предстает перед богом и спрашивает: «Мне всего два года. Какое ужасное преступление я совершил, за которое мне — младенцу надлежит предстать перед судом божьим?» Действительно, заканчивает свою запись Мишле — как чудовищно верование, в силу которого невинный, только что народившийся младенец должен страшиться бога»[358]. Ярый противник иезуитов пришел теперь к разрыву с католической догматикой. Этому нелепому верованию Мишле противопоставляет новое, провозглашенное революцией право, отвергающее ответственность детей за вину отцов.