Благодаря преобладанию инстинкта, утверждает Мишле, народ находится еще в состоянии первобытной невинности и совершенства; он обладает бесценным сокровищем — пылким сердцем и способностью к самопожертвованию. У народа Мишле находит также то, чего подчас недостает и самым блестящим представителям образованных классов, — здравый смысл. Перед этими преимуществами простого народа бледнеют преимущества высших классов — образование, культура. Люди, образование которых основано на мертвящей схоластике, не обновят мира! Нет, мир, по мнению Мишле, обновят люди инстинкта, без культуры, или, вернее, люди иной культуры. Лишь союз с ними сделает плодотворным труд ученых. Дело в том, что преобладающий у простого народа инстинкт есть в тоже время и принцип действия. «Так называемые низшие классы, — пишет Мишле, — которые руководствуются инстинктом, в высшей степени способны развивать энергичную деятельность и всегда готовы к действиям. Мы, образованные люди, разглагольствуем, спорим, всю энергию расточаем на слова... А они не болтают; чем скупее они на слова, тем решительнее их поступки».
Вот на этих-то людей инстинкта и тем самым — людей действия и возлагает свои надежды Мишле; культурные слои должны искать сближения с ними. Мишле старается устранить все препятствия, стоящие на пути этого сближения. Одной из важнейших помех он считает страх буржуазии перед народом. «Почти все наши правительства, — заявляет Мишле, — извлекали немалую выгоду для себя из этого вечно растущего страха буржуазии... Чтобы внушить еще больший страх перед народом, непрестанно показывают и без того напуганным буржуа два лика Медузы, в конце концов превратившие их в камень: Террор и Коммунизм».
С негодованием ополчается Мишле против тех, кто пугает буржуазию этими двумя жупелами. «Вопреки бытующей вздорной версии, — утверждает он, — вожаки эпохи Террора вовсе не были людьми из народа: это были буржуа или дворяне, образованные, утонченные, софисты и схоласты...». Что же касается коммунизма, то, но мнению Мишле, достаточной гарантией против него является приверженность народа к собственности. По твердому убеждению Мишле, «если собственность и будет когда-нибудь уничтожена, то во Франции, конечно, в последнюю очередь».
Мишле подчеркивает слепоту богачей и буржуа, ищущих спасения у тех, кто наименее надежен и постоянен: у политиканов, столь часто сменяющих друг друга у кормила правления, у капиталистов, которые в день революции поспешат схватить свои портфели с акциями и перебраться за Ла-Манш... «Собственники, — восклицает Мишле, — знаете ли вы, кто всех надежнее, на кого можно положиться, как на каменную стену? Это народ. Пусть он будет вашей опорой! Чтобы спасти себя и Францию, богачи, вам надо не бояться народа, а идти к нему... нужно, чтобы люди поняли друг друга».
Показав, что буржуазия не знает народа, а народ, со своей стороны, не знает вышестоящих классов, Мишле ратует за то, чтобы положить конец этому разобщению. Сближение — вот что нужнее всего! Вот где, по мнению Мишле, решение социальной проблемы: сближение между народом и остальными слоями общества, сближение не механическое, а духовное, основанное на взаимной любви.
Главным препятствием к этому Мишле считает «машинизм», в котором он видит одно из величайших современных зол. Термин этот Мишле толкует очень своеобразно. Машинизм для него — не только механизация ручного труда. Этому «промышленному машинизму» предшествовало, по словам Мишле, создание двух «административных машин» — бюрократической и военной, которые должны были заставить людей держаться вместе и действовать сообща. А чтобы увеличить производительность их труда, «были изобретены железные рабочие, которые сотнями тысяч своих зубьев чешут, прядут, ткут, трудятся на все лады... Так настал век машин, — пишет Мишле, — машин политических, которые придают нашим социальным отправлениям однообразие, автоматичность, делают патриотизм излишним для нас, и машин промышленных, которые, изготовляют бесчисленное множество одинаковых изделий и избавляют нас от необходимости быть художниками всегда».