Развитие исторического мировоззрения Жюля Мишле было отнюдь не прямолинейным, оно шло зигзагами. Старость, которая все чаще побуждала нашего историка вновь и вновь задумываться над проделанным, заставила его по-новому взглянуть на бабувизм. В посвященных бабувистскому движению первых главах второго тома «Истории XIX века» Мишле с подлинной прозорливостью выдвигает тезис, что в отличие от Бонапарта, который смотрел назад, в прошлое, Бабеф был обращен в будущее, ибо он возвещал приход коммунистического общества, которого еще никогда не знала Западная Европа. К этому времени, обогащенный революционным опытом Парижской Коммуны 1871 г., Мишле осознал, что всякая история современности должна восходить к Бабефу, этому вдохновителю революций прошлых и будущих. В последний раз, прежде чем уйти из жизни, Мишле дает волю своему поэтическому таланту, чтобы прославить «эгалитарный коммунизм, о котором в 1795 г. мечтали в тюрьмах» и который подобен был «яркому свету в темной ночи»[364].
И подводя итог своим новым мыслям о бабувизме, Мишле писал, вспоминая обреченных на гибель Бабефа и его сподвижников: «Несмотря на постигшую их катастрофу, несмотря на тюремные стены, в которых они были заперты... они не переставали повторять свой лозунг: «Рай равных — здесь на земле»[365].
Мишле горячо сочувствует этому «раю равных на земле» и понимает его отнюдь не в духовном смысле, а вполне определенно, в смысле обилия материальных благ, обеспеченного существования. Он подчеркивает, что этот лозунг приговоренного к казни Бабефа очень давнего происхождения. «Эта неизбывная дума о народе, о том, чтобы рабочий народ имел что есть и пить — в этом нет ничего нового. Еще в XVI веке эта мысль получила прекрасное выражение в требовании гуситов: «Чаша — народу». Эта же идея вдохновляла глубоко человечные, хотя иной раз и необычно преломленные утопии Рабле и Фурье»[366].
Итак, до последнего своего вздоха Мишле оставался историком своего народа, печальником трудящихся масс. Мысль его не переставала работать над разрешением вопроса о «рае на земле», о «чаше народу». Но мелкобуржуазный характер мышления, желание принять все формы борьбы как ступени непрерывного движения к свободе не позволили Мишле до конца разобраться в природе современных ему общественных отношений и преодолеть те идеалистические построения и утопии, в которых, как птица в сети, билась его мысль.
Последние годы жизни историка были поистине трагическими. Франко-прусская война 1870 г. явилась для него жестоким ударом. Падение Парижа застало Мишле в Италии. Он нашел еще в себе силы написать в 1871 г. брошюру «Франция перед лицом Европы» («La France devant l'Europe»), где в последний раз высказал надежду на возрождение французского народа. Это была его лебединая песня.
Так великий труженик и народолюбец Жюль Мишле пронес через всю свою жизнь неиссякаемую любовь к народу и неустанную заботу о нем. Что бы он ни писал — «Средние века», где в центре были «Жаки», т. е. французские крестьяне, или «Историю Жанны д'Арк» — крестьянской девушки, олицетворявшей подвиг все того же народа, — одна и та же мысль неотступно преследовала его. Народ — это рефрен ко всему творчеству Мишле.