В этом же ряду талантливых произведений историка-поэта находится построенная на материалах судебных процессов и архивов инквизиции знаменитая «Ведьма» («La Sorcière») – яростный обвинительный акт против церкви, и не менее известная, совершенно исключительная по силе художественной передачи «Жанна д'Арк», где опять в центре сострадание к Франции, подвиг, самопожертвование и героизм французского народа.
Когда в 1867 г. был закончен последний, XVII том «Истории Франции» («L'Histoire de France»), то вместе с семью томами «Истории революции» это составило 24 тома. Капитальный труд, которому Мишле посвятил всю свою жизнь, был наконец завершен. Однако истории современной ему эпохи там нет. В дальнейшем Мишле решил продолжить «Историю революции», написал еще три тома «Истории XIX веска» («L'Histoire du XIX siècle»), доведя ее до 1815 г.; но третий том вышел уже после его смерти.
Изучение утопических систем Бабефа, Сен-Симона, Фурье н других не прошло для Мишле бесследно: напротив, оно заставило его пересмотреть некоторые заветные мысли. Это относится прежде всего к вопросу о частной собственности. Учения великих утопистов поколебали уверенность Мишле в абсолютной благотворности института частной собственности. Размышляя над причинами крушения Первой республики, Мишле под влиянием новых умонастроений, навеянных великими утопистами, ив первую очередь Бабефом, пришел к мысли, что вожди французской революции 1789 г., не решившись поколебать строй частной собственности, обрекли Первую республику на гибель. «Первая революция, – констатирует наш историк. – …не была социальной, она не решила коренного вопроса о земле. Прославленные вожди революции, столь решительные в отношении других вопросов, оставили собственность неприкосновенной. К чему это привело? К тому, что в грандиозной и стремительной распродаже национальных имуществ… крестьянин не мог не только приобрести землю, но даже сохранить свою. Она переходила к ростовщикам. В результате на развалинах дворянской тирании возникла финансовая тирания, созданная невинными и чистыми руками искренних друзей свободы».[361]
Вторая республика, так же как и Первая, явилась, по мнению Мишле, жертвой чрезмерного уважения к праву частной собственности и собственникам. Характеризуя революцию 1848 г., Мишле отмечает: «Это была городская революция, и в первую голову такого большого города, как Париж. Она потерпела крушение в точности по той же причине, которая обусловила неудачу революции деревни (Мишле имеет в виду революцию 1789 г. – Ф. К.-Б.). Вожди Февральской революции, казалось, были заняты только тем, как бы любой ценой сохранить собственность в целости и неприкосновенности. Они почитали ее до такой степени, что внушали лишенным всего беднякам, чтобы они ничего не требовали от богачей».[362]
Таким образом, Мишле, так страстно отстаивавший в своей книге «Народ» незыблемость земельной собственности как основы благоденствия крестьянства, в конце своего жизненного пути пришел к переоценке ценностей. Он убедился на опыте Февральской революции 1848 г. и своих раздумий над системами великих утопистов, что первоначальное решение вопроса о собственности, которое он предлагал в книге «Народ», было чересчур идиллическим и слишком простым. 24 сентября 1869 г. Мишле записал в своем дневнике: «Социализм, право наследования. Сколько дурных последствий этого права наследования я вижу в настоящее время. Все обогатившиеся по наследству сыновья – недостойные сыновья. Собственность является стимулом для работника, стремящегося разбогатеть; но во втором поколении это богатство усыпляет того, кто получил ого готовым. В «Народе» (1846) я был безоговорочно за собственность; в «Истории революции» (1852) уже с оговорками… особенно когда консерваторы совершили переворот 2 декабря. В настоящее время (1869) я отношусь благосклонно к собственности и неблагосклонно – к наследованию собственности»[363] (курсив наш. – Ф. К.-В.).
Итак, краеугольный камень – собственность, – на котором покоилась историческая концепция Мишле, пошатнулся. Размышляя над итогами революций 1789, 1830 и 1848 гг., Мишле пришел к выводу, что земля попала не в руки тех обездоленных народных масс, которые были основной движущей силой этих революций. Все время ища и отвергая то, что он еще недавно возносил, Мишле бесстрашно пересматривал и переоценивал коренные положения, с которых он начинал свой путь историка-философа. В твердыне частной собственности была пробита основательная брешь: в конце 60-х годов Мишле отверг право наследования.
Развитие исторического мировоззрения Жюля Мишле было отнюдь не прямолинейным, оно шло зигзагами. Старость, которая все чаще побуждала нашего историка вновь и вновь задумываться над проделанным, заставила его по-новому взглянуть на бабувизм. В посвященных бабувистскому движению первых главах второго тома «Истории XIX века» Мишле с подлинной прозорливостью выдвигает тезис, что в отличие от Бонапарта, который смотрел назад, в прошлое, Бабеф был обращен в будущее, ибо он возвещал приход коммунистического общества, которого еще никогда не знала Западная Европа. К этому времени, обогащенный революционным опытом Парижской Коммуны 1871 г., Мишле осознал, что всякая история современности должна восходить к Бабефу, этому вдохновителю революций прошлых и будущих. В последний раз, прежде чем уйти из жизни, Мишле дает волю своему поэтическому таланту, чтобы прославить «эгалитарный коммунизм, о котором в 1795 г. мечтали в тюрьмах» и который подобен был «яркому свету в темной ночи».[364]
И подводя итог своим новым мыслям о бабувизме, Мишле писал, вспоминая обреченных на гибель Бабефа и его сподвижников: «Несмотря на постигшую их катастрофу, несмотря на тюремные стены, в которых они были заперты… они не переставали повторять свой лозунг: „Рай равных – здесь на земле».[365]
Мишле горячо сочувствует этому «раю равных на земле» и понимает его отнюдь не в духовном смысле, а вполне определенно, в смысле обилия материальных благ, обеспеченного существования. Он подчеркивает, что этот лозунг приговоренного к казни Бабефа очень давнего происхождения. «Эта неизбывная дума о народе, о том, чтобы рабочий народ имел что есть и пить – в этом нет ничего нового. Еще в XVI веке эта мысль получила прекрасное выражение в требовании гуситов: «Чаша – народу». Эта же идея вдохновляла глубоко человечные, хотя иной раз и необычно преломленные утопии Рабле и Фурье».[366]
Итак, до последнего своего вздоха Мишле оставался историком своего народа, печальником трудящихся масс. Мысль его не переставала работать над разрешением вопроса о «рае на земле», о «чаше народу». Но мелкобуржуазный характер мышления, желание принять все формы борьбы как ступени непрерывного движения к свободе не позволили Мишле до конца разобраться в природе современных ему общественных отношений и преодолеть те идеалистические построения и утопии, в которых, как птица в сети, билась его мысль.
Последние годы жизни историка были поистине трагическими. Франко-прусская война 1870 г. явилась для него жестоким ударом. Падение Парижа застало Мишле в Италии. Он нашел еще в себе силы написать в 1871 г. брошюру «Франция перед лицом Европы» («La France devant l'Europe»), где в последний раз высказал надежду на возрождение французского народа. Это была его лебединая песня.
Так великий труженик и народолюбец Жюль Мишле пронес через всю свою жизнь неиссякаемую любовь к народу и неустанную заботу о нем. Что бы он ни писал – «Средние века», где в центре были «Жаки», т. е. французские крестьяне, или «Историю Жанны д'Арк» – крестьянской девушки, олицетворявшей подвиг все того же народа, – одна и та же мысль неотступно преследовала его. Народ – это рефрен ко всему творчеству Мишле.
Ф. А. Коган-Бернштейн