«Оторванность от народа», «пропасть между народом и интеллигенцией», «потеря русского гражданства» и прочее заключается вот в чем: интересы русского народа – такие, какими онсамих понимает, заменены: с одной стороны, интересами народа – такими, какими их понимают творцы и последователи утопических учений, и, с другой стороны, интересами «России», понимаемыми, преимущественно, как интересы правившего сословия.
Одна сторона предполагает, что Карл Маркс лучше знает, в чем заключаются интересы русского народа, чем сам этот народ, и, с другой стороны, интересы поместного слоя кое-как прикрываются интересами «России», «славой русского оружия», блеском Двора, экзотичностью «потешных марсовых полей» и прочим в этом роде. Срединную позицию занимают люди, которые полагают, что Бенжемен Констан, или Леон Буржуа, или кто-нибудь в этом роде – они-то и знают, чего именно хочет русский народ, или, точнее, что именно ему нужно и какими путями достичь реализации желаний или нужд русского народа. Один из частных, но химически наиболее чистых примеров такой рецептуры представляет собою поездка немца Гастхаузена, «открывшего» русскую общину и лет на восемьдесят затормозившего ее ликвидацию.
Все эти течения не отдают себе отчета в том, что русский народ – помимо чисто физиологических потребностей, свойственных всем людям, всем млекопитающим, всем позвоночным и так далее, – имеет совершенно определенные, ему одному свойственные идеалы, цели и методы. Но так как этот народ не имеет интеллигенции, образованного класса, правящего класса, ведущего класса, который отражал бы не воздушные замки марксизма и не растреллиевские дворцы дворянства, а реальные устремления русских изб, то русский народ не имеет адекватного ему национального, культурного и политического оформления, потерянного в XV III веке.
Русская интеллигенция должна быть перевоспитана в русском духе. И так как это перевоспитание почти невозможно, то дело идет о создании новой русской интеллигенция, которая, конечно, не может родиться по заказу. Если перевоспитание одного человека, по крайней мере взрослого человека, есть вещь практически невозможная – «перевоспитание» тысячелетней нации есть совершеннейший абсурд.
Русская историография
Русская историография за отдельными и почти единичными исключениями есть результат наблюдения русских исторических процессов с нерусской точки зрения. Кроме того, эта историография возникла в век ««диктатуры дворянства» и отражает на себе его социальный заказ – и сознательно и также бессознательно.
Таким образом в русское понимание русской истории был искусственно, иногда насильственно, введен целый ряд понятий, которые, по формулировке В.О. Ключевского, «не соответствовали ни русской, ни иностранной действительности», то есть не соответствовали никакой действительности в мире: пустой набор праздных слов, заслоняющий собою русскую реальность. С одной стороны, питомцы западноевропейских кафедр кое-как переводившие «иностранные речения» на кое-какую французско-нижегородскую мову, с другой стороны – питомцы дворянских усадеб, почти начисто забывшие русский язык. Пушкинская Татьяна «изъяснялася с трудом на языке своем родном».
Социальный заказ победившего социального слоя, понятия, не соответствовавшие никакой действительности в мире, язык, в котором не было места для обозначения чисто русских явлений, – все это привело к тому, что любой труд по истории России переполнен сплошными внутренними противоречиями, – не говоря уже о полном несоответствии этих трудов с элементарнейшими фактическими данными русской истории»
Левые историки предпочитают сообщить своим читателям заведомую неправду. Правые вынуждены вилять. В качестве истинно классического примера последнего метода научно-исторической оценки я приведу мнение о Петре Первом Льва Тихомирова – теоретика и историка русского монархизма.
На стр. 161 второго тома своей «Монархической Государственности» Л. Тихомиров пишет:
«Я глубоко почитаю его гений и нахожу, что он не в частностях, а по существу делал именно то, что было нужно».
Итак – «гений». И кроме того, «гений», связь которого с нацией была «исключительно тесной». Так отдает Лев Тихомиров дань официальной фразеологии. И, отдав дань, делает некоторые выводы.