Всю дорогу его распирало от внезапно вспыхнувшей злости и застарелой обиды. Когда-то этот энкавэдэшник пересажал у них половину деревни, работая на пару с помощником из местных, счетоводом Косатым. Особенно расстаралась эта пара в тридцать седьмом, когда загребла и отца Ивана, и многих других. На Косатого у сельчан злобы уже не осталось, перегорела за то время, пока этот стукач пребывал там же, куда спровадил земляков. Правда, в отличие от многих ему повезло, вернулся, хоть и с нажитым в лагере туберкулезом. Теперь тихо доживал век в большой старой хате вместе со своей старухой. Большое семейство Косатого рассыпалось после войны и жили кто где; никто к нему не наведывался, даже дети отвернулись. Косатый своего греха не скрывал, скупо рассказывал, что на сотрудничество с органами его вынудил тот же Усов, узнав, что за Косатым грешок имелся со времен революции, когда, будучи в армии, он из любопытства раза два посидел на партийных сходках левых эсеров. Эта любознательность дорого обошлась солдату Косатому, а следом за ним и его вовсе не любознательным землякам.
На не отгороженном от улицы дворе старой Леплевской никого не видно было, но возле сеней у стены стояли рядышком две косы с блестящими лезвиями, заметив которые Иван-Снайпер понял, что учитель дома. И еще кто-то, судя по всему, тот, кто помогал ему на косьбе. Неторопливо перейдя заросший лопухами двор, Иван оказался по другую сторону хаты и сразу увидел двух мужиков. Возле глухой стены под старой раскидистой грушей стоял небольшой столик с лавкой, за которым сидели моложавый, хотя и лысоватый учитель Леплевский и его гость, местный колхозник Дубчик. Последний напоминал преждевременно состарившегося подростка с худой шеей и сморщенным личиком. Оба молча уставились на незваного гостя. На застланном газетой столе лежали сорванные с грядки луковицы и стояли два стакана. Бутылку они, конечно, предусмотрительно убрали в траву, что не укрылось от зоркого взгляда одноглазого Снайпера.
- Пьем? - вместо приветствия строго констатировал гость.
- А что - нельзя? - с вызовом ответил Леплевский. В его глазах, однако, мелькнула тень озабоченности - мало ли что? Все же Леплевский недавно вступил в партию, к чему стремился не один год, и потому имел все основания остерегаться. - И тебе можем налить. Дубчик, давай стакан.
Дубчик сидел с полным ртом и не сразу подвинул свой пустой стакан, в который Леплевский бережно отмерил ровно до половины. Потом немного плеснул в свой.
- Вот докосили и решили отметить, - сдержанно пояснил учитель.
Иван-Снайпер молча выпил водку - одним глотком, закусывать не стал, взял со стола пачку болгарских <БТ>. Затянувшись, расслабленно опустился на узловатые корни груши.
- Знаете, кто к Косатому приехал?
- А кто? Племянники? У него в Орше племяши живут, - спокойно пояснил хозяин, тоже закуривая.
- Племяши! Усов, вот кто приехал. Тот самый. Из НКВД. Который твоего брата смылил. И твоих, Дубчик. А то - племяши...
За столом замерли. Леплевский молчал, словно проглотил язык, а Дубчик даже перестал жевать.
- Это что же ему понадобилось? - наконец проговорил учитель.
- Значит, что-то понадобилось. Может, кого-нибудь тогда недобрал?
- И вправду недобрал. Мы же вот остались.
- Мы-то остались и радуемся. А скольких не осталось? У меня отец, у тебя брат. Такой славный мужик был... Грамотный, все учился... И партейный. У него вон, - Иван кивнул на Дубчика, который сидел, откинувшись к бревенчатой стене. - У него, считай, вся семья пропала.
- Батька, - тонким голосом уточнил Дубчик.
- Батьку взяли, а мать померла. Почему померла - не знаешь? Потому, что надорвалась с кучей малых. Ты вот старший, так выжил. А младшие твои где?
- Под крестами...
- Вот-вот, под крестами. С голодухи дошли. Помню, как по деревням попрошайничали...
- Попрошайничали, - уныло подтвердил Дубчик.
- Но ведь реабилитировали, - вставил Леплевский и заученно бодрым тоном продолжал: - Партия допустила ошибки, она их и исправила.
- Что исправила твоя партия? - вспыхнул Иван-Снайпер. - По шестьсот пятьдесят рублей заплатила? За душу человеческую.
- Это компенсация, - уточнил Леплевский.
- Это не компенсация, а - чтобы отделаться от людей.
- Но ты же взял? И он тоже взял, - кивнул Леплевский в сторону пригорюнившегося Дубчика.
- А как не взять? Ты бы не взял?
- Мне не платили. За брата не полагается.
- А я взял. Я на те деньги кухвайку себе купил.
- Ты купил фуфайку, а Дубчик поллитровку.
- Три бутылки, - тихо возразил Дубчик.
- Ну вот, даже три бутылки. И все пропили. В райфо снова вернули. И ты фуфайку пропьешь, - учитель вроде подтрунивал над Иваном-Снайпером, который ерзал на жестких корнях.
По всей видимости, простая логика учителя его обезоружила, и он не сумел возразить. Хотя и очень хотел.
- А что, больше нет? - после непродолжительной паузы спросил он почти спокойно.
- Больше нет. Кончилась, - показал хозяин пустую бутылку. - Разве что у Дубчика...
- Была у собаки хата! - бросил Иван-Снайпер, с усилием поднимаясь. - Пойду к Баранихе схожу.
Обычно при срочной надобности они бежали к бобылке Баранихе, у которой всегда что-нибудь находилось - бутылка самогона или кислого болгарского вина. Вино колхозники не любили, потому что слабое, <плохо брало>. Однако пили и вино, хотя в меньших количествах, потому что, как говорили в деревне, вино не водка, много не выпьешь.
- Так нам подождать или как? - спросил Леплевский.
- Ждите!
Иван скрылся за углом хаты, а двое остались на своих местах. Молча курили, не хотелось разговаривать. Леплевский хотя и не был молчуном от природы, но, оторванный от жизни в деревне, с односельчанами разговаривал редко и мало. Со многими это было ему неинтересно - учитель наперед знал, от кого что услышит. Иное дело за бутылкой, в застолье. Правда, жаль, что нельзя выпивать молча, приходилось высказываться. В общем, и в застолье было небезопасно: среди собутыльников вполне мог оказаться сексот. Сегодня вот молча выпили с Дубчиком, но приволокся этот балабон Снайпер, и Леплевский почувствовал: теперь надолго. Он уже не мог ограничиться одной бутылкой, появилось естественное желание добавить, а главное - встревожила принесенная Снайпером новость об Усове. На трезвую голову, возможно, все выглядело бы иначе, - на хмельную же Леплевский становился чересчур чувствительным, старые обиды остро оживали в его незаживающей памяти. С нарастающим гневом он думал об Усове. Гляди ты - явился, по существу, на место своего преступления, значит, здешних, тех, кто пострадал от него, ни во что не ставит. Или восстанавливает старые связи с сексотом Косатым? Или там, наверху, наметился новый поворот в большой политике? Как здесь, в деревне, узнаешь?
Всю жизнь Леплевский страдал за старшего брата Сергея, который когда-то первым в их немалой семье выбился в люди и тянул за собой остальных. После школы устроил младшего в учительский институт в Орше, учил и воспитывал. Воспитывал, конечно же, в коммунистическом духе, как и надлежало сознательному педагогу-большевику. Учиться в институте было нелегко, не хватало ни времени, ни учебников. Каждый раз после выхода очередного постановления ЦК партии брат советовал ему основательно проштудировать первоисточники, использовать дополнительную литературу, труды классиков марксизма-ленинизма. И еще приучал выступать на собраниях, проявлять активность, вырабатывать в себе классовую бдительность. Все это непросто давалось младшему Леплевскому, но он старался. В институте стал членом комсомольского бюро, агитатором, сдал нормы на значки ГТО, ГСО, <Ворошиловский стрелок>. Раза два его уже вызывали на беседу в органы, похоже, имели что-то в виду. Что-то хорошее, может, решающее в его судьбе. И он ждал.
Все рухнуло однажды в полночь. Едва он прилег, засидевшись за конспектами <Краткого курса ВКП/б/>, как в окно постучали. Брата не было дома, за день до того поехал в деревню помочь матери с дровами да и прихватить кой-каких продуктов для двух городских сыновей. Леплевский открыл, в комнатушку ввалилось человек шесть энкавэдэшников, подняли жену брата с грудным ребенком, потребовали хозяина. Леплевский сказал, что старшего брата нет дома. <Где он, отвечай быстро!> - приказал главный чекист с короткими, щеточкой усиками под ноздреватым носом. Леплевский некоторое время колебался, раздумывая, говорить правду или соврать. Но не стал врать, сказал честно, как было: брат в деревне, на днях должен вернуться. В деревне той ночью его и взяли. Но брал уже не тот с усиками, а местный уполномоченный Усов.