- Вот почему гимнастерку полюбил. Третий год не снимаешь, - усмехнулся Леплевский.
- А что - уважаю. Только не о том разговор. Одел однажды эту буденовку в школу, ну, пацаны и налетели: дай да дай померить. Одну пуговицу и оторвали. Отец вечером увидел и отобрал, говорит: сначала ушанку доноси. Обидно было, но, думаю, ладно. Скоро двадцать третье февраля, День Красной Армии, уж тогда выпрошу. Да вот - кукиш, а не День Красной Армии. Усов этот мою буденовку милиционеру отдал: не позволим говорит польскому шпиону красноармейский убор компрометировать. Эта буденовка мне потом два года снилась.
- Потому ты и снайпером стал? - спросил Савченко.
- Нет, снайпером не потому. Снайпером - это по слабости характера. В партизанке глаз осколком выбило, потом немного зажило, а тут немцы блокаду начали. Приказ: всех, в том числе инвалидов, в строй. Как раз снайпера нашего Биклагу убило, винтовка с прицелом осталась. Кому ее отдать? Все отказываются: то не могу, то не умею. Известно, дрейфят, потому что тут отваги побольше надо, чем с обычным ружьем. Вот командир и говорит: <Ивану Ярошевичу, у него один глаз цел, другого нет, прищуриваться не надо. Будет бить немецких захватчиков>. Вот я и бил, как снайпер. Двух полицаев шлепнул и одного захватчика. Как теперь помню: утречком на опушке вылез из люка в танке, всматривается в дальний лесок из бинокля. А я в ста метрах от него под кустом лежал. Ну и гвозданул ему под бинокль, так и обвис в люке.
- Герой! - тихо сказал Леплевский.
- А ты думал! Медаль <За отвагу> не каждому давали.
- Ну и командуй. А мы за тобой.
- Лады, хлопцы! Еще по глотку - и завязали. А то... Не знаю, какой он теперь, а тогда здоровый бугай был.
- Не отощал. Такие не тощают, - сказал Савченко.
Они еще выпили - на этот раз молча, уже охваченные новой заботой, которую обрушил на них этот неуемный Снайпер. Потом Леплевский ненадолго отошел к забору и снова вернулся к столу. В другое время они бы уже стали расходиться, все же купальская ночь коротка, новый день нес немало новых забот. Но какая-то сила держала их вместе, как заговорщиков, сообщников по небезопасному делу, которое неведомо еще, чем могло кончиться. И они все сидели за столиком, на котором в темноте едва серела газета и два пустых стакана. Савченко неловко двинул локтем, сбросил кусок хлеба и тут же полез его искать под столом. Долго не мог найти, пока Дубчик не нащупал хлеб на стежке.
- И чтоб все вместе! Чтоб никто не сачканул, - строго предупредил Иван-Снайпер.
- А чем мы его? - простодушно поинтересовался Дубчик.
- А кто чем. Бери кол или камень. Ножа нет?
- Ножа нет, - произнес Леплевский без тени юмора.
- Так притащи! В хате-то нож есть?
- Нет. И в хате нету.
- Ну и хозяйство! Даже ножа нет! А если зарезать кого-нибудь?
Дубчик коротко хохотнул от этой Ивановой остроты, а может, вспомнил, что у него тоже не было ножа. Года четыре тому назад сломался отцовский нож-самоделка, выкованный в местечковой кузнице. С тех пор в своем бобыльском хозяйстве Дубчик обходился топором, правда, тоже старым и заржавленным, с неудобным расшатанным топорищем. Еще его отец, колхозный сторож, все собирался починить топор, да так и не собрался до ареста. Топая морозной зимой около колхозного амбара, старик для бодрости пел частушки - где-то услышанные, а также собственного сочинения, порой бессмысленные, а порой с очень определенным смыслом. Наверно, кто-то его подслушал. Когда арестовывали ночью, этот самый Усов не удержался, даже процитировал одну, которая на всю жизнь врезалась в память подростка-сына: <А в колхозе справно жить, кто на кладбище лежит>. Отец в ответ застенчиво улыбался, тронутый вниманием к его творчеству. В ту ночь вряд ли он мог предвидеть, что скоро и сам ляжет на каком-то кладбище, умрут маленькие три его девочки, раньше времени состарится сын, а топор-инвалид с расшатанным топорищем по-прежнему будет служить человеку.
- Я, это, за топором сбегаю, - предложил Дубчик.
- Давай. Только быстро. А, едри его лапоть, кажись, светает?
- Однако светает, - согласился Савченко. - А у меня в Кутах еще пайка не скошена.
- Скосишь, успеешь. Ат, давай разливай, допьем, и хватит, - неожиданно решил Иван. - Оставлять - совесть не позволяет.
- Не позволяет. Совесть - она тонкая вещь, - с готовностью присоединился Леплевский и, звякая рыльцем бутылки о пустой стакан, принялся разливать водку.
- Мне хватит, - остановил Савченко.
- Хватит так хватит...
- Нам больше достанется. Правда, учитель? - подхватил Снайпер.
- Я уже пас!
- Что так? Али брата не жалко? Я же твоего Сергея помню - вот как вчера видел. Грамотный мужик был.
- Да, грамотный.
- И очень партейный. Тоже в колхозы загонял, - поддел Савченко.
- Что ж, такая политика была.
- Ну и его загнали. Чтобы не обидно было, - снова с намеком произнес Савченко.
- Кому не обидно? - удивился Леплевский.
Все же они здорово выпили, и мысли у них путались, путались и слова, что не в лад с мыслями слетали с языка.
- А всем - и коммунистам, и беспартийным, - туманно пояснил Савченко.
- Мой брат был честный большевик, - разозлился Леплевский. - Это его энкавэдэшники сгубили.
- Он тут двенадцать человек сгубил, - уточнил Иван-Снайпер, имея в виду Усова. - И еще хватает нахальства приезжать сюда. Или не знает, что всех реабилитировали?
- А может, считает, что реабилитировали неправильно. Потому если правильно, то это брак в их работе, - предположил Савченко.
- Мы ему покажем брак! Я ему самолично череп раскрою! - разошелся Иван-Снайпер и вскочил из-за стола. Но тут же упал, запутавшись в траве, с усилием поднялся на ноги. В это время в сумерках показался Дубчик с топором в руках, который у него сразу выхватил Снайпер.
- Вот этим топором голову снесу!
Наглядно демонстрируя остальным, как он это сделает, Иван широко размахнулся, и топор, слетев с топорища, тупо шлепнулся где-то в огороде.
- Что это? Что ты мне принес, паскуда? А ну ищи!
Дубчик молча перелез изгородь и стал шарить в грядках, но найти ничего не мог. Тогда Иван-Снайпер решительным рывком выломал из ограды кол, отбросил прочь остатки ссохшихся лозовых перевязей.
- Пошли!
Он был на хорошем подпитии, но, пожалуй, не чувствовал этого. Остальные, видно более трезвые, уже начинали понимать серьезность происходящего и не сразу поспешили за самозваным командиром. Хотя и не удерживали его. Первым проявил готовность следовать за Иваном Дубчик, потом из-за стола с заметным усилием поднялся Савченко. Леплевский пытался что-то нащупать на газете, да оставил это занятие и тоже подался следом за всеми.
- Вперед, народные мстители! - крикнул Иван-Снайпер.
Они вышли на пустую утреннюю улицу. Деревня еще спала, солнце не взошло, но вокруг было уже хорошо видно. Недалеко в хлеву прокукарекал петух, перебежала улицу чья-то серая кошка, возвращаясь с ночной охоты. Свернув в свой двор, Савченко прихватил заточенную с вечера косу - пригодится. За канавой под изгородью паслась пегая коза Баранихи. Проводив мужиков недоуменным взглядом, она продолжала свое привычное дело. Бобылки Баранихи поблизости не видно было, зато в своем дворе Иван сразу заметил жену. Как обычно, когда хозяин где-нибудь загуливал, она не ложилась спать и терпеливо дожидалась его в воротцах.
- Куда это вы?
Иван сделал вид, что не замечает жены, и с колом на плече прошагал мимо.
- Авдей, Дубчик, куда это вы?
- Чекиста убивать, - не сразу ответил Дубчик.
- О боже, вы что, сдурели?
Женщина выбежала на улицу и запричитала в предчувствии скорой беды.
- Остановитесь, не трогайте его! Себя погубите, не ходите туда!
- Тихо, тетка! - прикрикнул на нее Леплевский.
Тетка осталась позади, больше никто их не останавливал, и мужики не слишком решительно двинулись к усадьбе Косатого.