Уродился Еруслан Лазаревич и пригож и красив собою, точь в точь как был юношею отец его Лазарь Лазаревич; необыкновенна была также сила его. Так, будучи пятнадцати лет, пойдет он, бывало, на княжеский луг заповедный, встретить там детей боярских, да станет с ними разныя штуки шутить: кого ухватит за ногу — у того нога прочь, а кого ухватит за голову — так тот без головы стоит. Плачет сын боярский, бежит к отцу своему жалуется на Еруслана.
Не понутру пришлась боярам потеха эта, пошли они к Картаусу и, представ пред его светлыя очи, проговорили:
— Батюшка наш, князь Картаус! Не вели казнить, а позволь нам слово вымолвить, — сильно обижает нас сынок Лазаря Лазаревича: он как ухватит кого из детей наших за руку — у того руки нет, а кого ухватит за ногу — у того нога прочь; а коли схватит кого за голову, тот домой без головы бежит.
Князь Картаус, выслушав жалобу бояр, тотчас же послал за Лазарем Лазаревичем. Явился Лазарь Лазаревич, и Картаус стал говорить ему:
— Послушай, Лазарь Лазаревич, вот бояре пришли ко мне жаловаться на твоего сына Еруслана и просят, чтобы я выслал его из города за то, что он нехорошие строит шутки над их детьми боярскими, почти всех их изуродовал: кого без ноги, а то так некоторых и без головы пустил по свету. Не любы эти шутки боярам моим, да и мне не больно нравятся. А чтобы Еруслан твой не забавлялся так, вывези его куда знаешь из столицы моей, чтоб его тут и духу не было.
Лазарь Лазаревич, услыша такия слова, низко поклонился князю и пошел на свой широкий двор. Как раз на встречу ему Еруслан Лазаревич.
— Что так пригорюнился, любезный батюшка? — спрашивает он отца своего. — Иль услыхал от князя что недоброе?
— Ах, ты, любимое мое дитятко, — говорит Лазарь Лазаревич, — как же мне не кручиниться: князь Картаус приказал мне вывезти тебя из города, чтобы ты не шутил больше с детьми боярскими.
Усмехнулся Еруслан, услыша такия слова от отца своего, да и отвечает ему:
— Государь ты мой батюшка, Лазарь Лазаревич! Да об этом не только кручиниться, даже и думать-то нечего! Отпусти меня по белому свету постранствовать; недаром же природа дала мне силу богатырскую, недаром же кипит в груди моей удаль молодецкая.
Грустно было разставаться с ним отцу и матери, но делать нечего: они покорились необходимости и, скрепя сердце, стали снаряжать сына своего Еруслана в путь-дороженьку.
Выехал Еруслан Лазаревич на другой день рано из города, взял с собою только клячу коростовую да захватил еще седельце черкасское, уздечку тесмяную, войлочек косящатый да плетку ременную. Ехал он месяц, другой и третий и вдруг видит: дорога сделалась так узка, что коню нельзя было пройти по ней.
— Как тут быть? — разсуждал он. — Неужели придется назад воротиться?
В недоумении находился Еруслан Лазаревич и задумался так крепко, что не слыхал, как подскакал к нему стар-человек на сивом коне.
— Здравствуйте, государь мой, Еруслан Лазаревич, — сказал он, — какими судьбами занесло тебя в такую дикую глушь?
Встрепенулся тут Еруслан Лазаревич и обрадованный, что встретил живое существо, спросил стар-человека:
— Скажи мне, старинушка, кто ты такой и почему ты знаешь меня?
— Я — Ивашка, искусный стрелок и могучий богатырь, — отвечал ему стар-человек, — я знаю тебя потому, что старый слуга отца твоего, стерегу табуны коней на западных лугах его и вот уже тридцать пять лет как исправляю эту должность. Так как же мне не знать тебя!
Выслушав стар-человека, Еруслан Лазаревич разсказал и ему также, что не по охоте странствует, а поневоле, и жалел только об одном: что нет коня у него богатырскаго.
— Не тужи, Еруслан Лазаревич, — сказал ему тогда стар-человек, — я могу помочь твоему горю: в табуне у меня есть такой конь, какого еще свет не привидывал; не знаю только — под силу ли придется тебе, а если усидишь на нем, то, пожалуй, бери его.