Об этом знал Наполеон. Об этом знал Цезарь. Гавел в тюрьме тоже знал.
Ты должен сражаться, сдаваться не можешь.
Тебе некуда убегать.
Ты должен сражаться.
Ты должен делать отжимания.
Ты не можешь быть трусом.
Ты обязан.
Ты обязан.
Ты обязан.
Пока можно.
Konzentration, Junge.
И… Пошел!
Зачистить.
Перемешать.
Развести.
И красить.
Краска по краске.
Слой на слой.
История на историю.
Прикрыть.
Потому-то мои руки и пальцы в черной краске, которую не удается смыть. В один прекрасный день я буду весь черным от этой краски, буду весь черным словно негр, который мне никак не мешает, если только он не гадит. Один такой ходил со мной в начальную школу, кубинец или, точнее, наполовину кубинец. Его старик был электриком, с нашего массива, а его матерью была кубинка, он сделал ей короеда в Гаване. Мы называли его Фиделем. Хороший был парень. Тоже умел драться, но потом в армии его переехало танком.
Но это уже другая история.
Прежде всего, ты должен чувствовать вибрацию. Только, все равно, нельзя иметь уверенности, что у тебя в жизни выйдет. А случиться может все. У каждого есть право на ошибку. А самое главное, не обосраться.
XV
Подкинь-ка дров в костер.
И дай мне выпить.
А ты знаешь, что кора вяза лечит?
Отвар из листьев может тебя убить, а кора способна тебя спасти.
Ее прикладывают к ожогам. Ее же прикладывают и к кровоточащим ранам. Старая добрая дезинфекция. Возьми нож, отрежь приличный шмат. И еще один. Да, так. Нет. Это не кровь. Это всего лишь краска. Так, приложи мне на лицо. Вокруг носа. На лоб. На горло. На живот. На руки. На ноги.
И дай мне выпить.
Что там говорят воины?
Сколько их здесь?
Я ничего не слышу.
Но это хорошо, что они здесь.
Мне холодно.
Нет, все нормально. Это всего лишь краска.
Прикури мне сигаретку. Дай-ка.
XVI
И снова я перескакиваю во времени.
Я сижу в "Северянке".
Здесь и сейчас.
На баре в вазоне бедствуют цветы. Розы. Я купил их Сильве в рамках извинений. Хотя мне и казалось, что ничего плохого я ек делал. Но так уж в мире бывает, что это мужик должен перед бабой извиняться. Это тоже запомни.
Не могу сказать, чтобы ее это как-то тронуло. Но цветы взяла.
Мужики спрашивали: и что все это должно значить. Ну я и сказал им, что у нее были именины, а что? И мужики спрашивали, а когда? Тогда я им ответил, что, ясен перец, на Сильву, раз уж ее зовут Сильвой. И они на это купились.
Ну а потом мы снова выпиваем и жалуемся на целый свет.
На политиков, на Суперчехов и на баб, и на всех, которые нас когда-либо не понимали.
День идет к концу, и уже вечер. А потом почти что ночь.
И вдруг в дверях появляется один такой тип, что просто мечтает получить урок по жизни. Это такой, кто хвастается и пиздит, и приебывается к Сильве.
И мне не нравится, что он приебывается к Сильве.
Морозильник, как всегда, поднимается первым, но мужики снова его усаживают на место. Но он поднимается второй раз и вырывается от них, как всегда, он действует, словно перец, сразу же выпрямленный, сразу же требует правды и любви, побеждающей ложь и ненависть. Тогда уже поднимаюсь я и хватаю его за плечо.
И говорю: "Послушай…".
А он говорит: "Никто не будет тут пиздеть".
А я говорю: "Ну, ясное дело, Морозильник".
А он говорит: "Никто не будет тут о нас пиздеть".
А я говорю: "Ну, ясен перец, выпей".
Вот так, просто, как обычно.
И иду.
Гляжу на Сильву, глядит ли та на меня.
А она глядит.
Думаю, а что еще она обо мне знает.
Думаю, не злится ли она все еще на меня.
Думаю, не случится ли у нас повторить это.
Еще миг мы глядим друг на друга. Продолжается это всего секунду.
Ну, ведь все это я делаю для нее. И вовсе не хочу хвастаться.
Не хочу извиняться. Не за что. Не хочу о чем-либо договариваться. Но желаю сыграть для нее в таком маленьком театрике правды и любви, чтобы она знала: я не трус. Мне не хочется просто драться. Мне хочется показать ей сейчас, что я дерусь ради справедливости на этом свете, который нуждается в действии, в противном случае – утонет в болоте. Я хочу показать ей, что умею сражаться, что способен защитить свою женщину из леса.
А тот боец не выступает. А только переключается на Сильву.
Покупает ей рюмку.
А я не хочу, чтобы он ей чего-то покупал.
Потом хватает ее за руку и притягивает ее к себе.
А я не хочу, чтобы он к ней прижимался.
Ни он, ни кто-либо другой.
Сильва – не моя баба. Но она и не чужая баба. Я хочу, чтобы она была моей.