Он же жмется к Сильве. Подхожу и вижу, что он втискивает ей в ладонь какую-то бумажку.
Слышу, как он говорит: "Я судебный исполнитель. Я тебя понимаю. Но если не заплатишь, выматываешься их своей квартиры и этой пивной".
И Сильва говорит: "Но у меня же ребенок. И я одна".
А он говорит: "У всех нас дети. И все мы одиноки".
И Сильва говорит: "И что мне теперь делать?".
А он говорит: "Это от тебя зависит".
И в этот самый момент я налетаю на него.
Пролетаю с половину "Северянки".
Беру ту бумажку с бара и читаю, сколько бабок он желает с Сильвы. А немало. Тогда я рву эту бумажку на кусочки.
И эти кусочки падают на пол, словно снег.
И говорю: "Это наша пивная, ясно? Нечего тебе здесь делать. А это моя женщина, ясно?
Гляжу на Сильву.
Сильва глядит на меня.
И Морозильник говорит: "Покажи ему, Вандам".
Исполнитель поднимается и вроде как немного скалится.
А я говорю: "Двери вон с той стороны".
А он говорит: "Ясно".
И продолжает вроде как скалиться.
А потом говорит: "Что, пан спаситель?".
А я говорю: "Ну, спаситель".
А он говорит: "Что, хвастаешься?".
А я ничего не отвечаю. Мы стоим друг напротив друга в круге света.
Я слежу за его глазами.
Он следит за моими глазами.
Ты всегда должен следить за глазами.
Мы ходим один вокруг другого, словно бешенные псы.
Ходим по кругу.
А потом тот тип говорит: "Тебе следовало бы помыть руки. Они все черные".
Обязательно кто-то должен показать свое остроумие.
Я тоже способен блеснуть остроумием.
Вот и говорю: "Я их сую в задницы таким, как ты, типам. Потому они и такие грязные".
А он только усмехается.
А я говорю: "Хочешь их полизать?".
А он говорит: "Ты первый".
Я же потом говорю: "Похоже, ты желаешь получить урок по жизни".
А он говорит: "Погоди, я тебя помню… Так и знал, что откуда-то тебя знаю. Ты – тот самый самый знаменитый местный наркеша, который всем желает дать урок по жизни. Тот самый убогий с крыши".
Не следовало ему этого говорить.
Я вижу Сильву.
Вижу остальных.
Кто-то по-дурацки смеется.
Не нужно было ему этого говорить
Я не наркеша.
И я не убогий.
Я – нет.
Konzentration, Junge.
И… Пошел.
Левый хук.
Ставлю его по центру.
Правый.
И – спокойненько так – прямо в центр его засранной, умничающей, надутой вселенной.
И еще один хук.
Спокуха.
И еще один.
Спокойно.
Я глушу в него, словно гвоздь в стену забиваю. Гвоздь ведь одним ударом не забьешь. Так я с ним сейчас играюсь. Таким образом я даю ему урок по жизни.
И еще один.
Спокойно.
Запущенная в ход история.
Старая, добрая, ручная работа.
А я чувствую, что это может быть тот самый принципиальный, исторический удар. Мой вклад в развитие Европы. Я чувствую, как моя энергия пролетает в пространстве, как отражается от сиен "Северянки", как вылетает сквозь двери, отражается от крупнопанельных домов, и с каждый очередным ударом делается все сильнее. Как она летит все дальше и перемалывает все кризисы и проблемы, и неожиданно все уже по-другому.
Все уже в порядке.
Биг Банг!
Начало новой революции.
Окна Вселенной распахнуты настежь.
Вначале может быть только один.
Один удар.
И этот удар – мой.
Эффект домино.
Только он был быстрее.
Левый хук.
Правый хук.
И – спокойно – прямиком в центр моей вселенной.
История была запущена в ход не в том направлении.
А я валюсь вниз, как те два небоскреба в Нью-Йорке.
Я лежу в "Северянке". Валяюсь на земле и прикасаюсь к своему носу. Касаюсь красной лужи под своей головой.
Нос и лужа, и снова: лужа и нос. Нос. Лужа. Нос. Лужа.
И в этот миг я его узнал. Это был полицейский. Тот самый мусор, который меня тогда захапал. Бывший мусор, который теперь сделался судебным исполнителем.
А он: "Мы же знакомы. Ведь ты тот самый знаменитый местный наркоман, у которого в кабаке смешалось от приема и производства, и который все пиздит и пиздит. Тот самый наркеша, что спасает мир. Последний римлянин. Спасиьель.
А потом он присаживается на корточки возле меня. Макает мои пальцы в красной жидкости и сует мне их в рот. И спрашивает: "Ну как на вкус?".
Солено-сладкое, красное море.
А потом он меня спрашивает: "Ну, и как оно, наркеша умничающий? Хватит тебе? Ты еще желаешь давать уроки по жизни?".
Я плюнул ему в лицо. И попытался встать.
Мне это удается не сильно, но как-то идет.
Замахиваюсь, но он уворачивается.
Пробую второй раз, но он снова уворачивается.
А потом он бьет, а мне увернуться не удается, и я снова грохаюсь.
Он пинает меня в живот. А потом еще раз. Я и сам сделал бы точно так же. А он снова пинает. Чувствую, что сейчас начну выблевывать собственные кишки, как мой старик.