В голове у меня гудит.
А потом я вижу, как он куда-то звонит.
И я вижу Сильву, которая что-то кричит.
Вижу Морозильника и остальных, как они стоят вокруг стола и держат кружки.
А я валяюсь на полу и только глупо пялюсь.
А тот бывший мусор ходит вокруг меня и по-дурацки скалится.
А Сильва вдруг снимает со стены ружье, которое повесил туда Морозильник. И целится из него в исполнителя.
Какое-то время они глядят друг на друга, и я надеюсь, что она засадит в него все патроны.
И она наверняка так бы и сделала, но не удастся, у ружья ствол давным-давно заварен. И тот мусор вырывает ружье у Сильвы из рук. Глядит на добычу оценивающе и говорит: "Старая, добрая ручная работа. Ладно, беру его в качестве первого взноса".
А потом я вижу, как приходят полицейские. Патруль.
Их двое.
И первый из них говорит: "Так как, кто тут хотел драться, а?".
А второй говорит: "Так у кого здесь проблемы?".
А тот судебный исполнитель указывает на меня.
Меня поднимают.
У меня кружится голова.
Все кружится.
Вся "Северянка".
Весь мир.
Все исчезает.
И я слышу Сильву, как она откуда-то из ужасного далека кричит: "Блин, да оставьте его! Пустите его! Да пускай же кто-нибудь хоть что-то сделает!
А я ужасно рад, что она это кричит.
Только никто ничего не делает, все сидят, уцепившись за свои кружки с пивом.
И Сильва кричит: "Так ведь это все была мелочь, он не хотел драться. Это совершенно нормальный мужик".
И первый полицейский говорит: "Мы только завезем его к доктору. Пани может о нем не беспокоиться".
А второй полицейский говорит: "Вместо носа мокрое пятно. Вы что, пани, не видите? Все будет в порядке".
Я и сам немного улыбаюсь, совершенно нормальный тип. Таким меня хотела видеть мама. Такого мужика желают иметь все бабы. Мама наверняка хотела, чтобы мой старик был совершенно нормальным стариком.
А потом я вижу, как вдруг Морозильник потихоньку встает. Вижу, как он закатывает рукава, как берет кружку в руку и разбивает ее о столешницу. Он идет на помощь. Я вижу те острые, стеклянные и остроконечные грани, в которых преломляется свет.
И думаю про себя: хо-хо-хо, сейчас прольется кровь. Сейчас увидите, трусы. Если Морозильник кого бахнет, так уже не два здания обрушатся, а целый город. Весь Нью-Йорк. В морозильнике очутишься, зараза. Увидишь, почему мы Морозильника Морозильником зовем.
Я вижу, как Морозильник подходит к мусору с кружкой в руке.
Я вижу тот цветок из острых краев, который через мгновение расцветет на лице того мудака замечательным алым цветом. Быть может, нам не следовало бы Морозильника Морозильником называть, а только Цветочником.
Никто не умеет так замечательно высаживать цветов на рожах, как он.
Но мусор положил ружье на столе и вышел ему напротив:
- Чего из себя дурака строишь?
И неожиданно Морозильник замерзает. Он не двигается с места, и они играют в гляделки с тем придурком.
И тут Морозильник кладет разбитую кружку на стол.
И мусор говорит:
- Какой вежливый мальчик.
А потом поворачивается к Сильве и говорит:
- Выпивка для всех, я плачу.
И бросает на стойку пять кусков. А я еще вижу, как банкнот медленно выпадает из его ладони, как он медленно-медленно планирует, и в тот самый миг, как он касается стола, меня внутри пронзает боль. А потом меня вытаскивают на двор, и патруль садит меня в машину. А тот бывший мусор что-то им говорит.
Но вот что он говорит, я не слышу.
Сижу в машине. В голове гудит. Все крутится. Бывший мусор махает нам, в его руке старое ружье.
А перед "Северянкой" еще мелькнул Морозильник.
И Сильва. Плачет и ругается.
А тот гад все так же только скалится.
Из автомобиля вижу наш массив. Дома и ясли, и детский сад, и начальную школу, и ПТУ, и лицей, и поликлинику.
А потом я вдруг уже не вижу домов, а только высокие деревья.
Я нахожусь где-то в дремучем лесу, давным-давно поглотившем все дома. И вместо огней квартир я вижу глаза диких зверей. Я закрываю глаза и слышу звуки леса. Слышу всех зверей, которые призывают меня к себе. Я закрываю глаза и чувствую, как расплавляюсь в соленом и сладком багровом море, которое вытекает у меня из носа в горло.
Водопад, который рвется вверх.
Соленый мармелад.
А потом я вижу его на перекрестке.
Вижу того волка.
Волка-одиночку.
XVII
Дед мне рассказывал, что когда английские летчики в последний раз бомбардировали Эссен, он сбежал. Он дал железнодорожникам сигареты в качестве взятки, а те выдали ему билет. Доехал он до самых пригородов Дрездена, а дальше ехать уже было никак. Дрезден и сам был после недавней бомбардировки.